Маша Трауб - Бедабеда [litres]

– Он считал тебя очень умной, восхищался твоим умением просчитывать игру, – сказала мне как-то Лидия Ивановна. – А ты капризничаешь, как маленький ребенок. «Буду учить – не буду, хочу – не хочу». Ты должна, понятно?

– Какая разница, почему он тебя выделил? Главное – результат. Ты не имеешь права его подвести, – воскликнула возмущенно Наталья Ивановна, когда я тоже сказала, что не собираюсь в мед и Димдимыч ошибся, наверное.

Мы с Нинкой занимались дополнительно химией и биологией, причем бесплатно – жесткое условие Димдимыча. И в голове была только одна мысль: если мы не поступим, тренер нас убьет. Было уже совершенно не важно, что Димдимыч умер. Мы все равно считали его живым. Но даже если дух наставника не стал бы являться нам по ночам, чтобы напугать до смерти в случае непоступления, то Лидия Ивановна и Наталья Ивановна точно бы нас укокошили. Не задумываясь. Биологичка бы нас на свою любимую указку насадила и, как бабочек, к стене бы пришпилила. А химичка просто взорвала бы, и дело с концом.

Надо было поступать любой ценой – мы это осознавали. Использовать все возможности. И возможность появилась – квота на профессиональных спортсменов-разрядников. Возникшая мода на студенческие спортивные команды, спартакиады, соревнования между факультетами заставляла приемную комиссию закрывать глаза на оценки спортсменов на вступительных экзаменах. Мы же с Нинкой отлично все сдали – преподаватели удивлялись, что «квотницы» сдали экзамены на высшие баллы. Оказалось, мы бы поступили и без квоты.

Но на этом наши мучения не закончились. Димдимыч взял со своих любимых женщин слово, что они не только помогут нам поступить, но и проследят, чтобы мы непременно получили диплом. И две Ивановны продолжали нас с Нинкой опекать. Димдимыч так не мучил нас, как они. Мы отчитывались после каждой сессии, и, если получали «хор», это считалось позором.

– Пойдешь в институт физкультуры, – фыркала Наталья Ивановна, – пусть Димдимыч в гробу перевернется.

Никакие объяснения – что приходится подрабатывать, чтобы не умереть с голоду, – не действовали. Нужно было учиться так, чтобы тренеру не было за нас стыдно.

– Жаль, что ты не заставила меня заниматься спортом, – сказала Настя, – может, и из меня что-то получилось бы. Ты вырастила из меня домашнего хомячка, который бегает в колесе. А куда бежит и зачем, не понимает.

– Иногда мы все немного хомячки. Хотела у тебя спросить… можешь не отвечать…

– Ты про церковь? Буду ли я туда еще ходить? Не знаю. У меня такой банальный бабский интерес: что будет дальше? То есть я, конечно, знаю, но просто убедиться.

– Ну это уже хорошо. Любопытство – признак здоровья, – улыбнулась Людмила Никандровна.

Настя пошла на следующую спевку в церковном хоре и рассказала матери, что все случилось так, как и ожидалось, – прямо по нотам. Коля демонстративно ее не замечал и стал оказывать знаки внимания солистке – девушке со всех сторон, как ни посмотри, правильной. Да еще и с богатым приданым – ее отец пожертвовал церкви какую-то редкую икону. И обещал, что дары на этом не закончатся. На спевке присутствовал и Колин отец – священник. Девушка была ему представлена. Остальные претендентки грызли концы своих платков от зависти и отчаяния.

– И что тебя удивляет? Ты же была готова к такому финалу истории? – заметила Людмила Никандровна.

– Да, – ответила Настя, – только одного я не могу понять. Почему он выбрал именно Дашу?

– Потому что у нее богатый отец. Разве этого не достаточно?

– Мам, от нее пахнет. Не просто пахнет, а воняет. По́том. И изо рта тоже пахнет, будто она зубы не чистит. Я даже стоять рядом с ней не могла. Она не бреет подмышки, да и ноги тоже. И мам, она правда страшная. Толстая и прыщавая. Да как он с ней спать будет?

– Как, как? Помолясь! – не удержалась от шутки Людмила Никандровна.

Настя жила дома. Мать вроде бы тоже находилась в стабильном состоянии. А Людмила Никандровна готова была уверовать в любого бога и молиться хоть березе с ясенем, хоть писать запросы во Вселенную, чтобы этот период спокойствия продлился еще немного.

Каждый вечер Настя читала Марьяше на ночь, а потом приходила Людмила Никандровна поцеловать внучку и пожелать ей спокойной ночи. Но Марьяша просила: «Бабушка, расскажи что-нибудь! Ну пожалуйста!» Настя перебиралась к стенке, Людмила Никандровна ложилась с краю, а Марьяша оказывалась посередине – между мамой и бабушкой. Людмила Никандровна прикрывала глаза, будто думая, какую историю рассказать, но загадывала запомнить этот момент – как они втроем лежат на узкой детской кровати и как это удивительно хорошо и спокойно.

Людмила Никандровна рассказывала Марьяше и Насте про Димдимыча, тренировки, море. Она вспоминала, как пахнет волейбольный мяч – особый, ни на что не похожий запах. А запах утреннего моря отличается от вечернего. Людмила Никандровна пыталась передать внучке и дочери те ощущения, которые удивляли ее в детстве. Рядом с домом был заброшенный пустырь. И соседи собирались покосить траву, выполоть бурьян и навести порядок. Но все ограничивалось разговорами. А маленькой Миле очень нравился этот заросший пустырь. Она придумывала себе героев, которые могли там поселиться, – мышек, птиц, насекомых. Людмила Никандровна рассказывала про то, как страшно слушать вой ветра и как в детстве она боялась шторма. Не из-за волн – из-за звуков. Рассказывала, каким теплым бывает дождь, и купаться в море во время дождя – непередаваемое удовольствие. Будто в теплой ванне, когда еще сверху льется вода из душа. И каким бывает холодный дождь – острый, бо́льный. Капли бьются о воду со стуком, будто кто-то в дверь стучит. Людмила Никандровна рассказывала только правду – Марьяша тут же чувствовала, если бабушка «придумывает».

– Не придумывай, я уже большая, – обижалась внучка, если Людмила Никандровна начинала сочинять про волшебных рыб, которые водятся в море, или про птиц, которые умеют говорить и всегда помогают человеку.

И Людмила Никандровна никогда не придумывала для внучки «сказки». Бакланы кричат громко и противно. Медузы бывают красивыми, но не те, которые в море, а те, что обитают в океанах. Морские медузы – противные. Когда их много, кажется, что море похоже на надувной матрас. Грязный, будто в песке. Медузы ведь тоже не белые, как на картинках, а серые. Щупальца не голубые, а чернильные. Марьяше все было интересно, и она могла замучить вопросами: «А что было, когда мне было два годика?», «А что ты любила есть в детстве?», «А какая была прабабушка раньше?».

Как-то, когда Марьяша уже уснула, Настя шепотом спросила у матери:

– Мам, скажи, почему я живу будто без корней, без памяти? Марьяша все помнит. У нее ранняя память, а у меня нет. Или мне так кажется. Я не понимаю, почему меня все время куда-то несет, будто я без опоры, без фундамента, без балласта. Хотя у меня есть ты, и Марьяша, и бабушка, и дом. Знаешь, чего я по-настоящему боюсь? Из таких, как я, получаются идеальные фанатки-террористки. Или самоубийцы. Знаешь, что меня останавливает? Нет, не вера, не какие-то моральные устои, даже не ты и не Марьяша. Единственное, что меня держит на земле на двух ногах: страх, лень и комфорт. Да, я собиралась залезть в прорубь. Но ведь то, что Коля меня бросил, было совсем ни при чем. Кто мне мешал нырнуть без него? Так нет же. Я в тот момент думала только о том, что мне холодно. А будет еще холоднее. Почему у меня так развиты животные, а не человеческие инстинкты? Да, я держала пост, пыталась быть веганкой. Но ты же знаешь, когда мы с Женей жили, я тайком меняла соевое молоко на обычное. Просто потому что мне так вкуснее. А с Колей… Я увидела себя в зеркале и поняла, что выгляжу страшилой. Мне ведь совершенно не идут длинные юбки и платки. Когда я занималась йогой, думала не о дыхании, застряв в позе, а о том, что пора сделать маникюр. Помнишь Дэна? Ну который Денис? Байкер. Ты еще с ума сходила, когда я с ним встречалась. Волновалась за меня. Знаешь, почему мы расстались? Не из-за сотрясения мозга, а из-за мухи. И моей постоянной тошноты. Представляешь, меня все время тошнило, просто выворачивало кишки. В машине никогда не тошнило, а на мотоцикле хоть сразу пакет для рвоты подставляй. Я терпела как могла. А потом в очередную поездку проглотила муху. Меня наконец вырвало так, как в старых фильмах ужасов про изгнание дьявола. Все – мотоцикл, Дэн, я сама, – все в блевотине. Только я думаю, а вдруг мои животные, жизненные инстинкты, которые меня спасают и защищают, ослабнут? Вдруг мои эгоистические потребности – есть, спать, находиться в тепле и комфорте – однажды не станут превалировать над остальными? Я не знаю, в какую сторону меня унесет. Мне нужен балласт, в прямом смысле слова. Груз, который не давал бы мне ни уйти под воду, ни вынырнуть на поверхность. Или я сама такой балласт, который держит тебя и не дает возможности оторваться и жить свой жизнью?