Зоя Богуславская - Предсказание

Много лет подряд отец выезжал 23 июля на праздничные даты освобождения Пскова, участвовал в «маневрах», повторявших, как в натуре, форсирование Великой в память тех дней. Потом перестал, постарел.

На третий день после родов мать выбралась из палаты провожать мужа в часть. На московском вокзале, несмотря на жаркий летний день, Асю Валентиновну знобило, коленки подгибались. Когда ее руки обвились вокруг взмокшей шеи Руслана Ивановича, спрятанной под жесткой, попахивающей собакой шинелью, она думала лишь о том, чтобы не рухнуть, пока вагоны тронутся и исчезнет вдали весь состав. С тех пор Ася Валентиновна ненавидела провожания, на вокзал не ходила, отговариваясь занятостью.

Матвей повзрослел как-то сразу, между девятым и десятым классами, а студенческая жизнь и вовсе сделала его самостоятельным. Родители устроились в Прибалтике, он остался в квартире или жил у Старухи Варвары. С ней всегда было интересно. Знаменитая Старуха, актриса Крамская, вспоминала свои первые гастроли в «самом веселом городе мира» Одессе, где каждый второй – либо музыкант, актер, либо Ильф и Петров, и как она после триумфа в «Живом трупе» выходила двадцать раз на поклоны, а великий Орленев устроил в честь ее пир на взморье в ресторане «Аркадия». Она была неистощима в рассказах, бездетна, это она привила Моте любовь к переменам, дороге. Уже с шестнадцати лет в нем жило это упрямое желание одолевать пространство, ехать куда-то, в девятнадцать мнилась Ламара, затем – Любка…

Под Ригой у отца была интересная работа в объединении ВЭФ, матери дали кабинет физиотерапии в курортной поликлинике, но главное – родители жили круглый год у моря. До города рукой подать, каких-нибудь полчаса на электричке, а какое раздолье душе и глазам! Проснешься утром, пройдешь сквозь гряду высоких тонких, словно длинные опята, сосен, соскользнешь вдоль янтарно-дымчатой ленты дюн и топаешь по пляжу до станции.

Много позже, когда Митин остался один с маленькой Любкой, он стал приезжать к старикам регулярно, хотя и ненадолго. Привезет девчонку, сам поживет здесь недели две. Стоило ему проскользнуть в знакомую калитку, как его охватывало чувство нелепого блаженства – от вида высунувшегося из-за вишен зеленого домика с белыми резными ставнями и наличниками, с плотными сетками от комаров и кружевными жалюзи, от вида черемухи, скорее напоминавшей каштан – так ровен был шар ее завитых белоснежных волос, – от влажного блеска акаций, огораживающих дворик сплошным забором. И вот уже в высоком полукружье двери, точно картина в раме, возникнет красавица Реста – бело-рыжая колли, радостно задирая навстречу им голову в ликующем лае. Она чует их приближение заранее, спеша первой выразить любовь. А следом на пороге появляются старики. Матвей всматривается в их лица, с мучительной нежностью прочитывая все, что было с ними без него, как будто трогает руками время.

Потом Любка выросла, отпуск стал уводить Митина все дальше от домика в Лиелупе. С годами только усиливалась в нем страсть к дороге, узнаванию, преодолению, он писал старикам длинные письма, поначалу в подробностях изображая, как живут люди на свете и что он узнал нового. И как-то так получилось, что видеть их он стал все реже, наездами, с тоской наблюдая их неумолимое таяние раз от раза.

Все так. Но если бы ему сказали: завтра их не станет, они ведь тоже не вечны, завтра ты будешь старшим в роде, – он с ума б сошел от горя!

…Таксист яростно загудел, резко тормозя, – кто-то чуть не навернулся под колеса, – Митин очнулся, увидел, что близок к театру, уже пошла улица Короленко с массивными решетчатыми оградами старых тернуховских строений. Все же он обманет театральных. Незаметно, через служебный, пройдет внутрь, тихонько встанет позади публики и сделает вид, что давно смотрит, просто перед началом выходил покурить. В антракте он наведается за кулисы, чтобы его увидели. При мысли о встрече с Катей, как всегда в последнее время, на него нахлынуло чувство ликования. Митин попытался восстановить в памяти начало спектакля, первый ее выход, но вспомнил, что тогда, на прогон «для пап и мам», он тоже опоздал. И тут он взорвался.

Да что же это такое! Прекратятся ли эти бесконечные счеты его со временем, когда с утра, точно заяц на шнурке, он дергается, впрыгивая в автобусы, кабинеты, электрички, силясь выполнить обещанное! День еще не развернулся, а он уже опутан, подавлен безнадежным раскладом дел по часам и минутам. Если он задаст себе четкое, плотно подогнанное расписание, чтобы все было по плану, все успеть, то это еще хуже, душа его, словно окольцованная, молчит, мозг функционирует вяло. И вот итог, он совершенно выбит из колеи случившимся с дочерью. Во всем графике неотложных дел единственно важным оказались больница, предстоящая операция. Видно, он такой, другим ему быть не дано. Рождаются же люди с тремя почками, правым сердцем или левши. Вот и он родился с нетипичным ощущением времени, или вовсе у него атрофировано это чувство? Бывало, мать говорит: «Не надо пытаться вместить целую неделю в нормальный рабочий день. Отдайся чему-то одному, что больше всего волнует». Мать права, но не получается у него даже во имя главного переворачивать песочницу часов. Или все силы и уходят только на переворачивание.

Такси остановилось у служебного подъезда театра. Кругом стояли лужи, здоровенный дождь прошел и здесь. Из-за густо зашторенных окон над колоннадой лилась музыка. Веселая, танцевальная. Потом внезапно оборвалась. Пока таксист менял в киоске деньги, Митин вспомнил, как год назад за этой правой колонной, у боярышника, они с Катериной ссорились. Она была раздражена, старалась выбрать слова побольнее. В тот вечер в Ирине из «Трех сестер» она казалась уныло-однообразной, временами неврастеничной, и он сказал ей об этом.

– Театр не аттракцион! – Лицо ее пошло пятнами, жилистая шея напряглась, на глазах вскипели слезы. – Здесь все другое, но ты не хочешь этого замечать, вообще ты ничего не хочешь понять во мне.

– Хочу! – глупо защищался он.

– Театр… Театр… – Она не знала, что сказать. – Театр, если хочешь знать, – это неосуществленные возможности, это варианты жизни, которые человеку не выпадает прожить. – Она волновалась все больше. – В реальной жизни ничего не сотрешь резинкой, не выкинешь. Сожаления об ошибках бесполезны. – Она стремительно шла по улице, он – за ней. – Нет, все равно ты никогда не поймешь, ты существуешь в другом измерении. Здесь тебя все раздражает.

Митин молчал. Он не умел объяснить, что избегал театра не от равнодушия, скорее наоборот. Сидя в зале, он забывал, что перед ним воображаемый мир, для него все происходившее на сцене было реальным до чертиков, он испытывал сильнейшую нервную перегрузку, которая сказывалась потом несколько дней. Так было еще на спектаклях Старухи в детстве. Его мучило увиденное, оно снилось по ночам.