Зоя Богуславская - Предсказание

– Зарываешься ты, девочка, – качает головой Тамара.

Хомякова страдальчески косится в их сторону.

– Прими, Любаш, раз все переживают.

– Отвяжись от нее, – кричит Зинаида, – пусть подыхает! Я не против. Только думать об этом надо было дома. Здесь больница. И между прочим, чтоб попасть на эту самую коечку, люди по году ждут. Чтобы только поглядеть на Романова да Завальнюка. Эй, Хомякова, ты сколько ждала?

– Семь месяцев. – Хомякова с усилием поднимается с койки.

Любка видит, какая потрясная у Хомяковой фигура, ни тебе лифчика не надо, ни широких поясов, чтоб талию подчеркивать. Все у нее вылеплено идеально, все природой подчеркнуто. Сейчас она, правда, отощала, ребрышки пересчитать можно. Любка идет к своей кровати, залезает под одеяло. Скорей бы уж вечер!

А Хомякова накидывает халат, медленно плетется к раковине за водой, а вид все равно такой, точно кувшин на голове несет. Напившись из-под крана, выпрямляется.

– А первый раз, девчата, я места года два ждала.

– Ты что ж, по второму заходу? – недоверчиво ахает Любка.

– Ага, – кивает Хомякова.

– А я думала… – шепчет Полетаева.

– Что?

– На сердце только раз можно оперировать. – Тамара с жалостью смотрит на Хомякову. – Первая-то, что ж, неудачно прошла?

– Почему же? Очень даже удачно. – Хомякова садится в ногах у Тамары. – На четыре годика хватило.

Любка больше не слушает, опять все о том же. Ведь и она, в сущности, по второму заходу. Только без операции.

Первый раз в смешанную женско-мужскую хирургию Любка загремела еще на первом курсе. Только окунулась в московскую жизнь, в долгожданную психологию, пришлось брать академичку. Ее подержали всего десять дней, обследовали, полной ясности не было, аритмия, слабость, доктора понимали, что где-то есть источник инфекции, решили применить длительную терапию с периодическим снятием показаний.

Тогда она торчала летние месяцы в Москве, приступы не прекращались, отлучаться из города ей не разрешали. Куда себя приспособить? Тетку от работы распределили в колхоз полоть свеклу. Митин пытался скрасить Любкино одиночество, но у него было полно командировок, неотложностей в Тернухове, общались больше по телефону. Один хороший знакомый посоветовал академичку использовать для себя, пойти на курсы стенографии – и профессия дефицитная, и кусок хлеба в жизни обеспечен. Курсы оказались уже укомплектованными, девчонок, жаждущих обеспеченного куска хлеба, было навалом. Рядом висело объявление о приеме в группы обучения игре на разных инструментах для участия в самодеятельности. Из озорства и чтобы не возвращаться ни с чем, Любка записалась в гитаристы. Тот же знакомый, бывало, учил: в Москве главное – записаться, выписаться никогда не опоздаешь. Сам он с большим успехом всюду записывался – на краткосрочное обучение иностранным языкам по методу Лозанова, на жилищный кооператив, на вождение машины, на импортное постельное белье и японский радиоприемник. Как он уверял, от нечего делать. Вот и Любка от нечего делать записалась. Но она оказалась музыкальной, быстро выучилась играть, потом попробовала петь под гитару, у нее лихо получалось, ее стали звать на свадьбы, дни рождения, просто в компании. Но тетка Люся отнеслась к новому Любкиному увлечению враждебно. Вернувшись из колхоза с ободранными руками, она на дух не приняла гитарное треньканье. Когда ребята разъехались на каникулы, Любка стала играть отцу (тот приходил в восторг от ее исполнения) и хорошему знакомому (который оставался к ее успеху абсолютно равнодушным).

По вечерам Любка пристрастилась наведываться в соседний клуб. Здесь бывало довольно много знакомых, но однажды она увидела столпотворение – начали выступать «Брызги», с музыкально-театрализованной программой того же названия.

На этот раз Володя показался отощавшим, непривлекательным, только начав играть, он отошел, распрямился, и после все повторилось. Любка вскочила с места, хлопая в ладоши, – наверное, этот человек, попавшийся ей на пути второй раз, значил для нее больше, чем она думала. Почему-то показалось, что она пропала; потом она отмахнулась от этой мысли, – собственно, какое отношение Куранцев мог иметь к ней? Но все последующие дни что-то властно заставляло ее тащиться в клуб, ходить на репетиции. Встанет в пустом зале и слушает или пройдет за сцену, наблюдает из-за кулис. Она не задумывалась, к чему это все приведет. Знакомый, который всюду записывался, обнадеживал ее, уверяя, что она дождется своего шанса. Выходят же из вспомсостава в звезды! Заболел актер или физиономия приглянулась режиссеру по типажу, глядишь – а ты уже в расписании репетиций. Он рассказывал, как одному его другу из вспомсостава МХАТа предложили подменить героя в «Дядюшкином сне» Достоевского, а одной совсем неказистой приятельнице удалось потрясти публику на малой столичной сцене в «Бесприданнице». Любка не собиралась в звезды, ей важнее было погружаться в игру, ее тянуло к музыке, успеху, ко всей этой обволакивающей общности зала и сцены. Она таскалась в клуб уже с неделю, когда Куранцев со сцены кинул в темноту: «Умеешь?» – и дал гитару. Кто-то отрицательно помотал головой. «А ты?» – обратился он к Любке. Она решила попытаться, начала перебирать струны, громко, возбужденно; он слушал морщась, ему надоело ее постоянное торчание за сценой и в зале. «Кто ж так пилит? – сказал он. – Ты сама-то слышишь, что играешь? – Он посмотрел раздраженно. – Хочешь владеть инструментом – учись».

Больше она в клубе не появлялась.

Месяца через два Любка попала в гости к своей соседке Рите Консовской и здесь снова увидела Куранцева, впервые после той его выволочки. Эту свою встречу с Куранцевым Любка похоронила на самом дне души, как зарывают бутылку глубоко в землю: вдруг вернешься, найдешь, а если нет – пусть хранится навечно.

А он? Вспомнил ли он хоть раз тот вечер у Ритуси? Какое-то время спустя она снова разыскала «Брызги» в Замоскворечье.

Был синий, совсем светлый вечер – до десяти не темнело, и в голове ее стоял дурман от жасмина. Вся улица была затоплена им. Казалось, есть какая-то общность между толпой у клуба и кружением лета, жасмина, когда люди с полуслова понимают друг друга. Она сразу заметила у входа Куранцева. Его тощую фигуру с маленькой головой она отличила бы среди тысячи. Озабоченный чем-то, он выдирался из толпы, помахивая рукой, потом скользнул взглядом по ней, но ничто не дрогнуло в его лице.

– На «Брызги»? – спросил отрывисто.

– Нет, – пробормотала она, быстро отступая в тень. Только б не узнал. Любая девчонка на ее месте воспользовалась бы ситуацией, пошла на концерт, но в том-то и дело, что никогда она не умела делать то, что сделала бы другая на ее месте. На своем месте могла быть только она сама.