Олег Слободчиков - Чертов узел

— Знаешь, что мне пришло в голову? — отозвался он на слова Виктора. — Ведь ты, как большевик, предлагаешь начать все заново? Это при том, что нашей православной культуре тысяча лет, а государству Израиль — всего сорок.

Нет! Это мы уже проходили. А потому, потерпим иронию таких как ты.

Мусульманство от тех же Абрама и Сары отпочковалось. Еще и с обрезанием. Ничего, живут и поднимают голову все выше. Вот уже и нас вытесняют. Если Абрам и Сара говорят, что интересы родного по плоти народа превыше всего, что мир среди родственников стоит того, чтобы получив по щеке, подставить другую; если они говорят, что пока есть единый по крови народ — ничего не потеряно, — то я с ними согласен. А вот когда наши перестройщики утверждают, что для сильного государства достаточно закона, а кровь и нация не имеют никакого значения, — я им не верю. Наше время тому пример: чуть ослабла власть — и все развалилось.

Рано утром Виктор упаковал остывшее мясо в шкуру; выдолбил во льду нишу, уложил туда, заложил камнями, набросал рядом углей, положил сверху стреляную гильзу и пропотевшую рубаху, чтобы не искушать волков своим паем. Не спеша позавтракав, друзья вышли к перевалу. Ночью морозец сковал прочной коркой надувы снега на седловине, и они без труда перевалили на другую сторону хребта.

— Я дальше не пойду, — щурясь от лучей восходящего солнца, сказал Виктор. — В хорошую погоду между теми вершинами, — указал стволом винтовки вдаль, — видна метеостанция. К вечеру дойдешь: внизу хорошая тропа. Оттуда, шутя, выберешься в город.

— Ну вот, — чуть смущаясь, пожал плечами Алексей. — Раньше думал: на этом самом месте обложу прожитую жизнь трехэтажным матом и начну все заново. Отчего-то расхотелось.

Он сел на камень, стал шарить в карманах рюкзака, затем залез под клапан.

— У тебя моих вещей не осталось? — спросил вдруг и стал ощупывать свою одежду: — Ты черный пакет с деньгами не забирал?

— Он же возле костра остался. Я думал, ты его за ненадобностью бросил.

Алексей уронил голову на руки, плечи его затряслись. Он поднял глаза, нервно хохоча:

— Ну и болван, ну и жизнь — деньги, и те не смог унести!

— Давай вернемся, — предложил Виктор. — Тут два часа ходьбы туда и обратно.

— Ну уж нет! — решительно отрезал Алексей, запаковывая рюкзак. — Пусть все будет как есть! Возвращаться в такой миг — слишком плохая примета.

Посмеиваясь, он ткнул кулаком в плечо друга.

— Прощай, что ли! Прости, если ненароком обидел. О чем только не говорили!

— Это ты меня прости! — вздохнул Виктор, и голос его дрогнул. — По сути дела, ты у меня единственный друг, который не предавал, не обманывал…

— Я тоже всех друзей давно растерял. Теперь вот и тебя теряю… На ферме, в сарае, припас продуктов, в тайнике двадцать пачек патронов: надолго хватит. Как только устроюсь, вышлю адрес и буду ждать. Вдруг дозреешь — приезжай! Вдвоем легче выжить. Ну, обнимемся, что ли?

Виктор, пряча глаза с блеснувшей слезой, слегка обнял друга, шлепнул ладонью по плечу:

— Надумаешь вернуться — найдешь?

— Прощай!

— Прощай!

Алексей отступил на три шага, развернулся, подняв правую руку со сжатым кулаком и не оборачиваясь, вприпрыжку, стал спускаться с перевала в ущелье, куда Виктор еще не забредал. Он постоял, глядя ему в след, и повернул в другую сторону: беспокоился о мясе. Ночью стая шныряла поблизости, похоже, недовольная своим паем. Разбаловались волки, подавай им вырезку. Зная их дерзкий характер, Виктор спешил. К тому же снег под солнцем начал раскисать.

Охотник пересек седловину и быстрыми шагами стал спускаться вниз.

Пустой рюкзак хлопал по спине, будто подгонял его. Еще издали он увидел в бинокль, что полдесятка волков наглейшим образом топчутся на том месте, где спрятано мясо.

— Оборзели! — возмущенно прохрипел он, заряжая ружье. Выстрелил, надеясь попасть куда-нибудь в камень и отпугнуть зверей. Но те даже не оглянулись в его сторону.

Он скакал по склону, скользя по оттаивающей земле, пробовал кричать на ходу: голос хрипел, срывался, глох и терялся в безмерном пространстве среди белых вершин, крик мешал дыханию. И тогда Виктор залаял — отрывисто, звонко. Бег не мешал горлу издавать отрывистые звуки. И он распалялся, вкладывая в лай возмущение, обиду, укор, входил в раж, тявкая отчетливей и громче.

Ветер дул снизу и скрадывал звуки. Виктор подбежал на полкилометра, когда волки, перестав обжираться дармовым мясом, задрали морды в его сторону. Он выстрелил на ходу, пуля, попав в камень, запела. Полдесятка морд повели носами в сторону удалившегося звука, посмотрели вверх — теперь с долей почтения, мол, так бы сразу и сказал. Охотник скатывался по тропе, размахивая над головой ружьем, тявкал и кричал:

— Пасть порву, псы!

Как брызги от брошенного в воду камня, волки кинулись в разные стороны и вскоре скрылись. Виктор подбежал к стоянке. Выругался, задыхаясь. Он явился к самому концу пиршества: камни были разбросаны, мясо съедено, валялась только разорванная, выпачканная в грязи шкура да ошметки мякоти на тропе. Не помогли ни угли, ни гильза. Рубаха была отброшена в сторону, на ней красовался твердый волчий катых.

Это, пожалуй, возмущало больше, чем съеденное мясо, — ведь хотел жить с ними по-честному, и вот благодарность… Радовало, что всего этого не видел Алексей: уж он бы сделал социально-философские выводы.

Виктор подобрал затоптанный волчьими лапами пакет с деньгами и стал спускаться к сброшенной туше. Стая сорок нехотя поднялась в воздух, закружила, затрещала. Последние птицы выпорхнули почти из-под ног.

Пришлось счищать птичий помет и срезать с костей оставшуюся мякоть.

Жить-то надо!

Пришла теплая поздняя весна: еще не знойно в низинах, уже ловится рыба, на просохших склонах гор много дикого лука и чеснока. Подходила годовщина со дня гибели Алика, и Виктор, по законам старой чикинды, должен был справлять поминки. У него был сахар, были дрожжи, но не было емкости.

При десятке одичавших свиней на лехиной ферме теперь жили бывшие чикиндисты: Удав с Зинкой, перебравшиеся сюда из Уйгурского района. Они без разговоров дали бидон, когда-то принадлежавший Алику, напомнили, что Алексей оставил продукты и вещи, занимавшие немало места в их сарае.

Виктор принес флягу в избушку, поставил за печкой брагу и нарубил дров на неделю вперед. Сезон охоты закончился. Делать было нечего. Кофр с фотоаппаратами лежал в тайнике и доставать его не хотелось. Зачем? Таскать повсюду с собой — неудобно. Оставлять в избушке или в шалаше — рискованно.

Почти год Виктор прожил в горах. Пора было подводить итоги. Он заставлял себя думать об этом, но ничего не получалось: сидел на чурке с воткнутым в нее топором, ощущая странную тупость в голове и нездоровье в теле, с недоумением спрашивал себя — что происходит со мной? Сидеть тоже было трудно. Виктор, через силу, зашел в избушку, выпил полкружки чаю — не полегчало. Хотелось лечь и не вставать, но день только начинался.