Олег Слободчиков - Чертов узел

Они вошли в знакомую избу. Опять здесь все переменилось, и запах тоже.

Виктор сел, вытянув ноги, ожидая чая.

— Мука здесь. Я уже думал ее курам отдать — второй сорт.

— Пшено оставалось и сахар…

— Ничего не знаю, — молодой повел глазами по потолку. — Только муку оставляли… И вообще, у нас кооператив. Ночлег — двадцать пять, переправа — пять рублей. Если чего хранить — за деньги.

Виктор встал:

— Где мука?

Вместе с обгаженным курами мешком он затолкал муку в рюкзак — всего-то килограммов двадцать, — не прощаясь, шагнул за порог.

Уже за загоном на него снова бросились собаки. Он ловко пнул одну. Удар пришелся по челюсти, пес завыл. Второй, испуганно тявкая, отскочил, закружил на почтительном расстоянии. Почувствовав удовлетворение, Виктор пробормотал:

— Собачья кровь! — то ли в адрес хозяина, то ли в адрес его собак.

Наедине с собой он впервые сказал это по-казахски и добавил по-русски: — Собака!

Давно уже вечерами он почти ничем не занимался: в теплую погоду лежал под открытым небом и смотрел на звезды; в дождь или ветер сидел в своем скальном гроте, смотрел на огонь в печи, о чем-то думал, поглядывая на запас продуктов, который начинал заметно убывать, если не было мяса.

Стоило появиться мясу, припас, если и уменьшался, то незаметно.

Человеку в горах нужно много мяса. Смазанные ружья стояли в стороне, в скальном углу жилища. Здесь же висел кофр с фотоаппаратами. Один из них после удара о камни так и не был отремонтирован. Патронов было достаточно, Виктор тратил их мало, да и не ходил он теперь с ружьем по лесу просто так, в надежде на случайность. Оружием пользовался в конкретных случаях, когда без него невозможно было обойтись. Зайцев — ловил петлями, загонял в петли косуль и даже кабанов. Умерщвлял пойманную добычу рогатиной — штыком, прикрепленным к концу древка. Рогатина была удобна при ходьбе, безотказна в особых случаях, бесшумна.

Но вот снова потянулась привычная полоса промысловых неудач. Будто кто колдовал за спиной, наводил порчу. Виктор пробовал охотиться ночами: днем лес спит, и только в сумерках оживает. Выходит на выпасы дичь, за ней — волки и рыси. Начинается полноценная, невидимая человеком, лесная жизнь. Но он, человек, даже при полной луне в ночном лесу беспредельно ущербен: слепо-глухо-безнос. Нелегко, будучи таким безжалостно обделенным природой, добыть пропитание. Когда в капканы не попадались даже зайцы или вороны склевывали добычу, Виктор сидел у очага в пещере и в дни тоски, которые случались все чаще и чаще, съедал лишнюю ложечку конопляной кашки, а то и выкуривал папироску. Он уже не вспоминал стихи и тем более не пел; он все чаще, глядя на огонь, заплетающимся языком выговаривал Богу обиды за то, что тот сделал его таким несовершенным по сравнению со зверьми. Иногда в томном состоянии легкого одурения он вспоминал удачную охоту, и рот его наполнялся слюной.

Как-то Виктор без пользы прошлялся с малокалиберной винтовкой до полуночи, поспал под елкой и, чуть засветлело небо, пошел по звериной тропе на скально-лесистом гребне. Шел он медленно, замирая и прислушиваясь после каждого шага. Где-то поблизости была косуля. Виктор чувствовал ее запах, тепло, исходящее от тела, и медленно втягивал воздух через нос. Он так любил этих стройных сухощавых козочек, так обмирал от ожидания встречи, что готов был втираться в аккуратные лунки следов, в круглые катышки.

Добытчик заметил ее первым — это была большая удача. Он стал двигаться совсем беззвучно. И все же она, заподозрив что-то неладное, поднялась с лежки. Прислушиваясь, сделала несколько шагов по склону, остановилась на открытом месте. Виктор разглядывал ее, гладенькую — шерстинка к шерстинке, упитанную. Сердце колотилось так, что, казалось, могло спугнуть добычу. Виктор стрелял наверняка. Косуля рухнула на четвереньки. Он быстро перезарядил ружье, с минуту подержал на мушке затихающее животное, затем осторожно отодвинул стволом ветки на том месте, где лежала его жертва, и увидел вжавшегося в землю козленка. Он не пожалел патрона и пристрелил его, отправляя новорожденную душу следом за матерью. Ему не было стыдно перед убитыми. Не хуже волка он съел все, что можно съесть: даже кишки промыл и посолил, а когда кончилось мясо, сварил их…

И вот опять, раз за разом, он возвращался без добычи, чтобы, пожевав пресную лепешку или проглотив ложку-другую кашки, уйти на охоту.

Прошла неделя. Голодные ноги вынесли добытчика в медвежью падь, и там в полдень он увидел медведицу. Виктор долго лежал, разглядывая ее издали. У Машки был новый медвежонок. На расстоянии от них рыл корни и лакомился побегами прошлогодок-пестун. И вдруг, будто кто шепнул из-за плеча: убей!

Мысль ли, шепот ли — сначала потрясли. Но вкрадчивый голос добавил: мелкашка — не оружие против такого зверя. Скорей всего она тебя задерет.

Виктор заколебался, а голос прельщал и прельщал… Уж лучше она, чем воронье… Виктор представил, как медведица будет возиться с его телом — не хилым, по человеческим понятиям, но тщедушно слабым, по понятиям здешнего мира, как будет оберегать его, покусывать и обнюхивать. И во всем этом представилось ему нечто трогательное.

Место встречи было удачным. В полусотне шагов от зверей из склона торчали два скальных жандарма с узкой сквозной расселиной между ними. В эту щель едва ли пролезла бы хорошая собака. И все же, в случае, если выстрел не окажется смертельным, а надежды на это было мало, Виктор мог втиснуться в расселину боком, может быть на метр. Может быть, кое-как перезарядив ружье, смог бы сделать еще один выстрел — в упор. План был примитивен, опасен, но не безнадежен.

Он подкрался к жандармам, терпеливо целился под круглое аккуратное ухо медведицы, подолгу ожидая, когда она удобно подставит голову под выстрел. Наконец плавно спустил курок. Выстрела не слышал. Медведица вдруг легла на землю, и Виктор, радуясь, что так просто добыл гору мяса, неторопливо перезарядил ружье, подняв голову над травой.

Она будто специально ждала этой промашки стрелка, будто забавлялась с ним: легко вскочила на мощные лапы и бесшумно, с невероятной скоростью полетела на Виктора. Он почувствовал жалкое ничтожество маленькой пульки в стволе своего ружья. Мысль выстрелить еще раз даже не пришла ему в голову. Жуткая сила подбросила его в воздух. Он пискнул, как мышь под сапогом, и влепился в скальную расселину.

Медвежья голова с оскаленными желтыми клыками мелькнула возле самого лица, лапа с растопыренными когтями несколько раз скребанула по одежде. Виктор заверещал, отталкивая от себя клыки стволом и, скорей всего, случайно нажал на курок. Тело медведицы судорожно дернулось и осело, загородив выход из расселины. Виктор всхлипнул, не веря звериному коварству. Потолкал голову стволом. Медведица не шевелилась. Он попробовал высвободить зажатую скалой грудь, чтобы вволю набрать в легкие воздуха и с ужасом понял, что сделать этого не может: шершавый камень, сжимал его все туже и туже.