Олег Слободчиков - Байсаурская бестия

Утром выхожу — тишина. Снег — свежий, а на нем… Выходило по следам, что Бес к псу в гости пожаловал, как к свояку. Тот сперва к стене жался.

После осмелел: Хромой перед ним устроил концерт с плясками: по человечьим понятиям предложил бухнуть в благородной компании. Пес задрал хвост от радости и за ним следом в кусты. А там голодные урки, дружки Беса. Завалили пса — пискнуть не успел. Только кровь да шерсть на снегу.

Опять кончался отпуск. Но на этот раз я был сыт лазаньем по скалам и осыпям. Он лямок рюкзака кожа на плечах краснела сыпью и шелушилась. От припадания к окуляру подзорной трубы под правым глазом расплылся хронический синяк. Общая тетрадь была исписана: «Уход из логова — 19.30. Приход — проспал…» Но, по сути дела, я не узнал о волках ничего нового, хотя не раз видел их в непринужденной обстановке. И вскоре вынужден был признать, что могу наблюдать за ними весь год, но это не даст ровным счетом ничего и не имеет никакого отношения к тому, что привело меня в горы, потому что я сам не знаю, что нужно мне от этого зверя.

Мгновение пристального взгляда друг на друга дало больше, чем месяц наблюдений, десятки слышанных баек. Все чаще я вспоминал случайную встречу с Хромым и очищался от мелочного тщеславия. Уже не хотелось знать о волке то, чего не знают другие. Важней стало понять, отчего так влечет меня этот зверь. Почему горожан не устраивает милая сказка Джека Лондона «Белый Клык» и десяток известных сентиментальных поделок? Может быть виной всему мимолетная мода, раздутая пишущей братией, чтобы пощекотать нервы читателя, расстроенные тупой каждодневной работой?

С детских сказок, с молоком матери в нас вбивали: волк — враг! Так оно и есть: волк не станет другом человеку, хоть сосисками закорми.

Поныне в любое время года, в любом месте страны, кроме заповедников, можно его убивать если не за вознаграждение, то ради развлечения.

Видимо, необходимость в истреблении то и дело возникает, если волк десятилетия, а то и века, стоит вне закона. Справедливо это или нет — не мне, горожанину, судить. «И вообще, какое же мне дело до всего этого?» — с раздражением думал я и чувствовал себя банкротом.

Алик то посмеивался, предлагая остаться с ним на зиму, то начинал злиться: ему нужен был компаньон, трудновато в горах одному, особенно летом, когда шлялись туристы. По его мнению, не было зверей опасней и пакостней, чем турист и мышь. Я считал свой интерес к волку сугубо научным, может быть даже социально-философским, а он предлагал мне охоту на него.

У Алика была своя логика, он по-своему понимал мое замешательство, расхаживал по избе, переставляя с места на место черные от копоти кастрюли, кружки, собираясь все вычистить и устроить банный день.

— Чтобы понять зверя, надо самому стать им! — он поддал ногой по старинному банному тазу, избитому и помятому от долгой службы. В нем таежник стирал портянки, жарил мясо и пек лепешки. Таз загрохотал, залетая под нары. Алик был в ударе.

— Набиться к волку в друзья не удастся: по фене ему, что ты что-то там хочешь про него написать. Стань врагом и соперником — вдруг, что и поймешь. Кровью брезгуешь, чистюля интеллигентская? Зря! Я, например, не опускался, чтобы брать щенков в логове, хотя платят за них как за взрослых. А нормальный волк может и тебя сожрать. Все честно! Как ты хочешь изучать его? Через трубу в глаза заглядывать?

Записывать, что чувствуешь?

Алик в сердцах стал оборачивать против меня мои же откровения.

Ему позарез нужен был напарник. Опять в наше отсутствие туристы обобрали избушку: забрали ножницы, точило, чай, будто в насмешку оставили взамен суповые пакеты. По их понятиям тоже все было честно.

— За волчью шкуру платят сто сорок рублей. Тебя они сожрут бесплатно. — Алик нажимал на риск и преувеличивал его, оправдывая невинно пролитую кровь. Я уже понимал, что профессиональный охотник рискует не больше, чем заурядный горожанин, прохаживаясь возле проезжей улицы. — И чего менжеваться? — ворчал он. — Будто ты кому-то нужен в своем городе… А насчет волков — все честно и справедливо. Это я тебе говорю — Алик-волчатник.

Я подумал и остался в Байсауре до весны.

Кончилось лето. Было еще тепло, но как-то незаметно пропали мухи и, брошенные пауками, запыленные сети паутины неподвижно обвисли над лесными тропами. Как-то поутру я вышел к ручью — мыльница примерзла к сухой траве, а заводь затянулась острым, как лезвие ножа, ледком вдоль берега. Потом в очередной раз выпал снег и больше не растаял. Урочище ожило невидимой прежде жизнью следов. Немного воображения, которым я не был обделен, помощь талантливого чтеца — прирожденного следопыта, и открылась великая книга, имя которой Природа.

Мчалась стая Хромого по свежему снегу, подновляя метки на границах владений, — девять хвостов вместе с входящими в силу второгодками и глупыми еще сеголетками. После сытого и вольного лета не было порядка среди волков: то разбегались они веером, то вновь выстраивались в один след. Не обольщался свежим деньком только вожак. Опыт сигналил ему из прошлой жизни смутными образами предстоящего голода, изнурительного холода, от которых одно спасение — много есть. А доставать пищу с каждым днем будет все трудней.

И все же радовался и он, чувствуя за хвостом силу молодых, как продолжение себя. По Большой поляне вожак направил след к горке серых, затянутых лишайником камней, где искони проходила граница владений его стаи. Сука-трехлетка, второй год ходившая за его хвостом, вырвалась вперед, и чуть было не встала вровень с Хромым. Он обернулся, резко затормозив тремя лапами, куснул ее за загривок. Стая сбилась в кучу. Ушлая упала на спину, задрала лапы, но оскалила клыки, в глазах не было покорности. Стая молча ждала от вожака расправы или милости. И это задобрило Хромого. Он задрал лапу, брызнул на камни.

Ушлая поднялась, стряхнула снег с боков, куснула Рваную Ноздрю, чтобы не лез вперед, униженно пригнула зад к тому же камню и поставила свою метку рядом с меткой вожака.

Это окончательно задобрило Хромого. Стих хриплый рык в его горле.

Рваная Ноздря подполз к нему на брюхе, облизал морду, заверяя в преданности. Он имел вид на Ушлую в предстоящих брачных играх.

Рыжий, нрава независимого, не рвался к вожаку, хотя ходил за ним четвертый год. Он всегда был в середине. Вот и теперь издали смотрел, как соперник вступается за Ушлую, греб снег лапами, хрипел от ярости, но оставался на месте.

Вожак, припадая, побежал дальше, в хвост ему пристроилась молодая волчица, затем Рваная Ноздря. Стая выровнялась в цепочку. Кривой — растяпа, подставивший барсуку глаз — сунулся, было, вперед Рыжего.

Тот схватил его зубами за бок, отшвырнул. Кривой покорно упал на спину.