Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

«Вырвиглаз» — штоленка метрового сечения, в которую можно влезть только на четвереньках. В эдакой норе пневмоподдержка — не помощь. Шмидт вползал в забой, распирался руками и ногами в борта выработки, надувал живот и давил им на перфоратор.

Его голова тряслась над вращавшейся штангой, с носа брызгами слетали капельки пота.

Синтик приспособился бурить лежа. Худощавый Хасан пробовал так и эдак, подпирал перфоратор доской и чуркой. Попробовал головой… Задом-задом выкарабкался на поверхность, запел и побежал в степь.

Работали они круглосуточно, ели и спали у волчьей дыры входа в выработку. Через трое суток доложили, что штоленка в пятьдесят погонных метров готова. Председатель не поверил, что все сделано по уговору и непозволительно быстро, почувствовал себя обманутым, чертыхнулся: хоть бы для вида с месяц повозились, тогда деньги отдавать не так жалко.

Понимая его, Синтик ухмылялся и подначивал: мы такие, баскарма! Спецы по высшему разряду, к тому же умные! Председатель позвонил Харину, тот не удивился скоростной проходке, подтвердил: они на работу злы. Председатель с недовольным видом покряхтел в трубку конторского телефона, подъехал к выработке, заглянул в нее, придерживая руками авторитетный живот, — темно. Самому лезть проверять на карачках — не солидно, шофера послать — обидится: брат свата, вытащил из газика свою веревку, размеченную по метрам, пальцем указал на Хасана: ты самый юркий, лезь, тяни! Тот подобострастно упал на четвереньки, прополз тридцать, пробитых в холме, погонных метров, сел у забоя и стал выбирать веревку. Синтик кричит — хватит! Хасан увидел недоверчивое лицо председателя в солнечном свете.

— Эй, где ты там?

Хитер баскарма, но и Хасан не дурак: обмотал голову телогрейкой, крикнул:

— Еще полметра!

Председатель прислушался к глухому голосу из подземелья, согласился — вылазь!

По физиономиям видел: обманывают, но как докажешь? Вздохнул:

— Зарядите получше, мелкий камень нам на строительство нужен.

— Пять тонн, как положено. Взрывчатку — грамм в грамм… За это у-у-у! — Синтик щурил поросячьи глазки, изображая страх: — За это строго спрашивают. Сделаем как надо, баскарма!

Взрывчаткой набивали штоленку, действительно, на совесть, но все равно полторы тонны пришлось вывезти в поле и сжечь.

Взорвали. Качал головой председатель: ой-бай! В ушах его звенело. Синтик вертелся рядом, совал под нос кусок гранита:

— Мелкий, как просил.

— Плохо взорвали: только с одной стороны.

— Так взрыв — он и есть взрыв, его в точности не рассчитаешь. Скалу расшевелили, теперь бульдозер запросто возьмет. Зато камень какой?!

— Жаксы! — сплюнул председатель. — Полгода придется собирать в поле твой камень… Деньги подпишу. Водка ваша, мясо мое.

После взрыва бичары с неделю гуляли в совхозе, собирались женить Хасана, да со свадьбой что-то не сошлось. Укатили веселые, жениха забрали, компрессор продали председателю. Через два дня за ним явился Харин, набросился: как можно купить государственное имущество? Баскарма вытер платком потную шею — компрессор вернул, дал машину, чтобы отбуксировать его, и барана, чтобы замять дело.

Обо всем этом Лева рассказал на партбюро, затем заявил:

— Дайте мне участок, я сделаю из него образец. Чувствую в себе силы!

Харин тихо ушел, с ним ушла половина его бичар. Почувствовав перемены, за ними потянулись другие работнички нулевого цикла: туда, где первые колышки и палатки, где земля еще не изрыта взрывами, не изгажена мазутом, где начальник — твой друг, а работа — не часы трудовой повинности, а полноценная, может быть даже, лучшая часть жизни.

Последний раз Абиш видел Синтика в валенках с короткими голяшками, в ватных штанах с мотней почти у колен, в тесной телогреечке и в шапке с оторванным ухом.

Мелкими шажками спутанных мотней ног он семенил к компрессору и тянул за собой баллон огнетушителя, наполненный машинным маслом.

Вздохнул старик: все-таки веселые были времена. Но, опасные.

Старик принес к кургану ведро, на мутной воде Чилика замешал цемент с песком и замазал раствором трещину в своем каменном ящике.

На горе было тихо: то станок ремонтировали, то не могли вытащить из скважины буровой снаряд. Изредка взрывали. Дорога виляла вправо, вверх, вниз, будто делавшие ее люди ослепли или были всегда пьяны. Маркшейдер глядел через треногу на рейку, морщился, сплевывал, и если работяги приставали к нему, кивал — все правильно.

Ширился участок, появлялись новые вагончики, а мест в них все равно не хватало.

Прибывали странные люди: бурильщики, которые не умели бурить, проходчики, не державшие в руках перфоратор. Стала падать и без того низкая зарплата, появились чудаки, которым не нужны деньги: лишь бы шел стаж на героической стройке. Все ломалось и разваливалось: новые буровые станки выходили из строя через неделю работы, заглохла даже старая дэска, почти полгода бесперебойно снабжавшая стан энергией. В поселок привезли вагончик, оборудованный под полевую кухню. Работяги еще не поели котлет, а уже безнадежно вышла из строя электромясорубка. Ходили слухи о вредительстве, будто шляется вокруг да около какой-то бич в малахае, то в масло песок подсыплет, то сунет в картер болт.

Казалось бы, Лева делал все хорошо и правильно: провел собрание «о вреде выпивок на рабочем месте», да так хитро все рассчитал, что получилось, будто рабочие сами решили объявить себе «сухой закон». Работяги хмурились, вздыхали, но голосовали единогласно. Как воздержишься если факт на лицо? Один вред от пьянства! Лева от восхищения собой и методами своего руководства не удержался, съездил в магазин за беленькой, чтобы отметить. Пил с новым мастером, спокойным и медлительным, похвалялся, как ловко провернул — не командовал, не принуждал, только направлял, и все прошло как пописанному.

В городе была благостная прохлада южной осени, а в урочище, с пьяного и голого, жгучее солнце могло спустить кожу. Хмельная смена выгружалась из автобуса. Я прибыл с ней и впервые увидел чашу долины между гор. Берега и острова раскинувшейся в несколько рукавов реки были в густой зелени тугаев, в колючей чащобе облепихи.

Хриплые голоса трезвеющей смены чудились криками чаек, мечущихся над дном будущего озера.

Никто не работал. Приехавшие устраивались в вагончиках, отъезжавшие уныло толклись возле чемоданов и рюкзаков, шофер отдыхал, привычно скрючившись на сиденье, начальство о чем-то спорило в юрте. Оттуда веяло хмельным. Все были злы — что ни пересменок, то собрание, которое растянется до вечера. И только часа через три, когда могли бы быть под Алма-Атой, Лева стал собирать людей в столовой, наспех сколоченной из горбыля, с пустым вырезом окна и земляным полом. Отъезжающим некуда было деться, поругиваясь, они послушно потянулись куда велели, приехавшие прятались, на собрание идти отказывались, ругались через запертые двери вагончиков. Но собрали и их.