Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

Сразу за поселком открывался вид на водохранилище. Я помнил в тех местах кряжистые тополя и зелень тугаев, колючие заросли облепихи. Там, где ветер когда-то гнул ветви, теперь рябили волны.

Черные бугорки могильника были чуть видны, дорога, пересекавшая его, уже затягивалась чахлой травкой. Я бросил сумку, подошел к знакомому холмику, возле него на картонном блоке, прямо на солнце, лежали куриные яйца. Кровь тяжело застучала в висках — неужели старик здесь? Я протиснулся через знакомый ход и будто попал во вчерашний день. Абиш сидел на каменном полу, склонив голову. На его коленях лежал закамуфлированный меч. Трещины в камне были грубо замазаны раствором, к потолку привязан лист оцинкованного железа. С него капала вода. В углу стояла заплесневевшая лужа. Я молча сел против старика, он поднял глаза и сказал, будто мы расстались вчера:

— А, пришел?!

— Плохо у тебя, — сказал я, озираясь. С листа капало прямо на спину.

— Ничего. Сделали канал, польют поля, вырастят урожай, станут богаче — взорвут плотину, посадят тугаи и станут уважать мертвых. Здесь будет музей. Надо только переждать лет сто или двести.

— Сделал бы землянку в другом месте! — посочувствовал я, кивая на лужу в углу. — Теперь тут тихо, не ездят, не взрывают. — И предложил: — Хочешь, помогу?

— Нельзя, — ответил Абиш. — Здесь мой вечный дом. Ждать буду.

Я был рад, что сумасбродный старик жив, что нашел его. Сейчас это казалось невероятным до такой степени, что походило на сон. От прилива теплых чувств я хлопнул его ладонью по плечу. Абиш встрепенулся и осторожно, двумя руками, как передают новорожденного, протянул мне меч. Рукоять была обмотано кожей, лезвие оклеено какой-то дрянью, но я помнил, что таит под собой это рванье и мусор, протянул руки, и неожиданная тяжесть легла на мои ладони.

— Я знал, что ты придешь, — сказал старик. — Ждал, когда повзрослеешь.

Вообще-то я шел к нему за советом, по крайней мере, мне так казалось. И вот в одно мгновение все было решено, и говорить больше не о чем.

— Как же ты без него? — спросил я, качнув на руках тяжелую полосу.

Абиш усмехнулся тонкогубым впалым ртом.

— Мертвому не убить мертвого. Такырбас — мертвый, я — не живой. Яйца видел?

Я кивнул и спросил:

— Зачем оставил на солнце — протухнут.

— Пусть протухнут! Если мертвый притворяется живым, нужно сделать, чтобы от него пахло мертвечиной. Такырбас еще приедет?!

Я не стал переубеждать старика: пусть надеется. Вышел из землянки, положил меч в сумку и застегнул молнию. Еще можно было успеть на последний автобус из Чунжи.

Я долго ждал: маячил в холодном переулке, высматривая вход в контору.

Пришлось часами сидеть в заброшенном сортире, посматривая в щель между досок на окно кабинета. Только через несколько дней совпало все, что требовалось: ушла в магазин секретарша, служащие подались в столовую, шофер еще не приехал, и приоткрылось окно в кабинете управляющего трестом.

Я беззвучно спрыгнул с подоконника на мягкий ковер за спиной Такырбаса, сунул руку в спортивную сумку и стряхнул ее с меча. Солнечный луч с клинка чиркнул по полировке дорогой мебели. Я схватил начальника за воротник, выдернул из кресла, швырнул к стене, прижал бритвенной заточки лезвие к холеному горлу и впервые лицом к лицу заглянул в его глаза. Холод пробежал по спине — вместо них были две цветные стекляшки.

С воплем я отскочил, замахнулся и с силой опустил меч на гладкий лоб, целясь в переносицу. С поразительной легкостью клинок распорол тело и костюм до промежности.

Две живые половинки начальника стояли у стены и смотрели на меня, вразнобой лупая ресницами по стекляшкам глаз.

Я бросился к двери — только на мгновение обернулся и успел заметить, что в кабинете стоят два совершенно одинаковых Такырбаса. Один их них спокойно шагнул к креслу и сел. Я выбежал из кабинета, чуть не сбив с ног секретаршу. Шофёр схватил меня за плечо, но, лязгнув зубами, стал оседать на пол. Я прикрыл меч полой плаща и выбежал в переулок, только теперь понимая, почему Абиш расстался с дорогим оружием и предпочел коробку яиц за трешник.

Ночью я позвонил Клюшкину и рассказал все. Тот недавно вернулся с заезда, отсыпался, скорей всего он не поверил мне, но вида не подал. Только хрипло вздохнул в трубку:

— Ничего с ними не сделаешь. Кудаков теперь начальник управления, Тихий — главный инженер. У обоих на глазу пробиваются бородавки. Может, они уже и не люди…

Но с виду нормальные. Разве их поймешь?

Я закричал в телефон: как можно мириться, когда об тебя вытирают ноги? Кричал про Абиша, про тухлые яйца и краску в аэрозоли. Клюшкин терпеливо молчал на другом конце провода, потом положил трубку.

Утром я первый вошел в хозяйственный магазин и купил эмалевую краску. До открытия конторы оставалось чуть меньше часа. Никого не было в коридоре, дверь нараспашку. Где-то в глубине здания сторож кашлял и шаркал ботинками.

Я запер входную дверь, подперев ее штакетиной, и стал писать: «Осторожно!

Управляющий трестом — не человек!» Буквы расплывались: это сторож ломился внутрь. Я видел через окно, как он побежал к телефону и стал звонить — понятно, что в милицию. Но пока она приедет — я мог сделать еще несколько надписей и принялся за работу.

Они появились все вместе. Шаркнула шинами новенькая волга, из машины чинно вылез Такырбас. Следом подкатил обшарпанный милицейский «бобик», распахнул дверцы, будто лопоухий пес повел ушами. Подходили служащие треста, у магазина невдалеке собиралась очередь. Я закричал во весь голос, на что только был способен:

— Матерью клянусь — он робот. Не принимайте его за человека! Вокруг них все гибнет… Эти электронные куклы делают много вреда. Задерите ему рубаху и найдёте батарейки. Точно знаю…

Я кричал. Останавливались прохожие. Два дюжих сержанта приближались, неприязненно топая ботинками. А я смеялся, потому что впервые видел страх на хлорвиниловом лице, безжалостно освещенном утренним солнцем.

Все это происходило в начале восьмидесятых годов теперь уже прошлого века, за пять-десять лет до перестройки. Я ошибся, как ошибались тогда в своих ожиданиях все работяги. К девяностым годам такырбасы и другие кишечно-половые космополиты так размножились, вошли в такую силу, что присвоили себе и вывезли за границу все, что под браваду патриотических лозунгов, было построено до них каторжным трудом народа, а вольные бригады нулевого цикла перевелись или отступили далеко на север.