Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

— Тебе по-хорошему предлагали убраться, — срывающимся голосом заговорил я и прижал спичечную головку к сердцевине бикфордова шнура. Трудно было не расхохотаться, вид тройки стоил того: — Не слушал, а зря…

Проша завизжал. Я даже вздрогнул от его нечеловеческого крика и чиркнул коробкой по серной головке. Снопик искр вырвался из среза шнура, пороховой дым потянуло в вагончик. Проша с воплем ударил плечом в подпертую дверь. Экскаваторщик сидел на койке не шевелясь, выпученными глазами глядел на горящий шнур и громко икал, содрогаясь всем телом. Орангутанг бросился на четвереньки, ткнулся носом в угол и начал по-собачьи скрести пол ногтями. Шнура оставалось секунды на три. Я швырнул пачку ему на спину, он шкурой расстелился на полу. Шнур догорел и погас. В пачке из-под взрывчатки были опилки. Проша сполз по стене и сел, разинув рот, задыхающейся рыбой.

— Оставь могильник! — крикнул я. — В другой раз подкину путевую…

Гробокопатели уехали, может быть, на следующий день, может, позже. Черепки с захоронения, которое им указал Абиш, они собрали, курган хотели разорить для куража и под выполненный договор. Зря я с неделю таскался с увесистым забурником, ночевал у Абиша. Весь заезд на меня орала жена экскаваторщика — она тоже работала в мехколонне нормировщицей. Грозила подать в суд. Я сначала не мог понять, что она так шумит: ну, пошутил… Потом сказали, у мужа от пережитого случилась полная импотенция. К концу месяца нормировщица утихла, хоть и не здоровалась со мной, наверно, мужик пришел в себя.

Подземщики набирали темпы. Молния! «Сорок погонных метров тоннеля в месяц! Во, дают!.. Что составляет 120 % плана». О том, что зарплата — копейка в копейку, как в прошлый месяц, не писали. Тогда прошли только двадцать метров и план тоже был переполнен.

Димка со Славкой опять не поехали на отгулы в город: там их никто не ждал, да и разгуляться было не на что. Они шлялись по остаткам тугаев, ловили форель в притоках будущего водохранилища, постреливали тощих зайцев и все без шума, молчком. Не иначе как что-то замышляли против начальства.

Я со Шмидтом зарядил последний блок в «сковороде». Отпалили. Еще облако газа не стекло с места взрыва, а Шмидт уже лежал в редкой тени, шепелявил, и радовался, что покидаем пекло. Едва успели проверить, все ли заряды сработали, — бульдозеры ринулись утюжить нишу, проходчики стали подтягивать технику.

За полночь, взопрев в духоте от чая, выпитого вечером, от шепелявых речей напарника, все еще гнавшего коровку в далеком далеке детства, я вышел из вагончика.

Обходя круги света под фонарями, направился к уборной возле складов и опять чуть не столкнулся с Лисом. Он стоял в распахнутом дверном проёме склада, тусклая лампочка горела под потолком, Лис шарил в воздухе руками и, приглушенно матюгаясь, бормотал:

— Тридцать первый, а второму… Стоять! Тридцать третий, бросай листы! Всё равно не выпущу.

С неожиданным проворством для полного тела он отскочил, захлопнул дверь, подпер ее задом и сунул в пробой дужку навесного замка. Похоже, тащили кровельное железо, потому что в запертом складе ухал и зычно громыхал металлический лист. Все это только позавчера привезли. Тихий уверял бурильщиков, что канючил у Лиса четвертинку оцинкованного листа — не дал. Бурильщики хотели сделать из него кожух на мотор станка, чтобы прикрыть его от выброса воды из скважин. Их било током за рычагами.

Славка, хоть и отдыхал на чистом воздухе, а лицом позеленел. Лис осторожно пошутил, мол, цветешь и толстеешь только в вытрезвителе. Но тут же прикусил язык, а заглянув в дурные Славкины глаза, захлопал руками по карманам:

— Аккордный наряд подписан, да вот забыл, куда положил.

— Расценки где? — припер начальника к стене проходчик. Лис пискнул, крутнулся:

— Па-азвольте, это совсем другое дело… их заслали в министерство на переутверждение… Не вернулись еще бумаги.

Проходку тоннеля вели сразу с двух сторон, производительность была бешеной. Но что-то уже надломилось в людях: в глазах и в разговорах появились жалкая обреченность, тупая безысходность. Не скоро я понял что происходило, да и самого себя: не зарплату получали, подачку, хоть и не малую, а самое мерзкое — с этим стали мириться.

Тоннель углублялся с двух сторон. Дело шло к сбойке с невиданной досель на участке скоростью, бригадир, из новых, уже не работал, но всю смену трепался с мастером, конторским придуркам давно потеряли счет. Работяги злились, поносили их междусобойчиком, косились друг на друга, выжидая, кто первым не выдержит и молчали.

Теряло смысл все кроме одного мига, когда в кругу семьи или друзей рабочий мог вынуть из кармана тугую пачку денег. Только в тот короткий миг верилось, что они не заслужены, но заработаны.

Поубавилось веры и у Славки, хотя в его звене работали по-старинке, сказать лишнего не боялись. Но как-то и он вздохнул, не понимая до конца, что его так бесит в Такырбасе. А Клюшкин однажды, с жестокой обыденностью, как о вытрезвителе, просипел:

— Сидеть неохота, а то бы кончил!.. Вот бы поимел кайф, — сощурился, как кот после сытной трапезы.

Маркшейдер, хоть и был уверен в расчетах, но в день сбойки нервничал: если ошибся, — позор на всю жизнь. Высота забоя четыре метра: смотришь на кровлю, каска падает. Забурилось. Полутораметровая штанга ушла в породу — ни звука, ни лучика с той стороны. Славка перекрыл воздух, отсоединил перфоратор. Чьи-то руки выдернули штангу из шпура, вставили длинную, кривоватую, в два с половиной метра.

Славка бурил, бригада стояла за его спиной, осторожно вдыхая через нос пыльный и влажный воздух. Перфоратор дернулся, привалился к забою, заелозил стаканом по монолиту. Славка отсоединил штангу, кто-то с другой стороны потянул ее на себя.

Славкины проходчики загалдели, тоже стали тянуть, штанга не поддавалась, выскальзывала из рук и плясала в шпуре. На той южной стороне тоннеля на породе у забоя сидел маркшейдер, курил сигареты одну за другой — штанга вышла точно по центру.

Он не ошибся.

Пришло время, неспокойное для горных мастеров: прежде были при бригадах вроде довесков, теперь приходилось работать больше всех, но массовиками-затейниками.

Наезжали начальники — один главней другого, комиссии — одна важней другой. Мастера, как режиссеры, расставляли рабочих по местам, поправляли им спецодежку, новенькие каски, совал в руки лом или лопату, уговаривал по сигналу делать вид, что работают, а сами бегали, следил за начальством.

Понуро сидели проходчики, курили, кто с лопатой, кто над разобранным перфоратором. Мчался мастер — начали! Комиссия шла по тоннелю. Димка, отвернувшись, угрюмо постукивал ломом по выступу породы. Клюшкин елозил лопатой по борту — на душе погань, как на в зоне после дурного сна, будто очнулся в лагерном гареме. Там, будто вынул голову из петли… А тут терпят, придуряются, сжав зубы, притворяются работающими. Мастер с измученным лицом ел всех глазами, умолял, ну хоть что-нибудь делать.