Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

Славка взвыл, хватил ломом по гранитной стене. Лом отлетел, звякая по породе.

Звеньевой, сбрасывая на ходу новую спецовку и каску, отплевываясь, пошел в поселок, настрочил заявление на увольнение, но так и не смог объяснить Лису, почему уходит в самое лучшее время: впереди и премиальные и пусковые… Славка мотал головой, отказываясь от них и всяких грамот и на душе, без водки, становилось легче, будто камень с груди сдвигали.

Мы же до конца смены курили, кто с ломом, кто с лопатой на коленях, придурялись перед начальством и снова сидели, а вечером от усталости едва добрались до коек и, разбитые, засветло падали спать. Тихо было в поселке. Только в бичевском вагончике гуляли Славка с Димкой, прощаясь с Бартогаем. Димка дотянул до конца смены и тоже подал заявление.

Наступили новые времена. Утром я тащился в тоннель. Курил от безделья, ежеминутно поглядывая на часы, дождавшись конца смены, потом шел к Абишу и слушал его рассуждения об иных временах, о том, что мертвые души работают в три смены, круглосуточно, их уже больше, чем живых, и все — верные рабы Такырбаса.

Я рассеянно кивал. Видел начальника нынешним утром: бородавка на глазу подрагивала, как чувствительный индикатор, сам сытый, холеный, самодовольный, лишь несколько царапин на лице: наверно, след рубца от подушки.

— Сегодня ночью хотел убить его! — сказал Абиш, и я насторожился. Он размотал кожу на своем посохе, который называл мечом, я опять увидел рукоять с мерцающими камями. Абиш сжал ее пальцами, потянул чуть ниже рукоятки… И как платок из руки фокусника, стал выходить из его кулака блистающий клинок. То, что я считал ржавой полосой железа, упало на каменный пол — это был всего лишь камуфляж.

Он протянул мне сверкающий изящно изогнутый меч, как передают из рук в руки новорожденного ребенка. Я поднес к лицу голубоватую сталь с волнистым рисунком, и на ней, как на зеркале, пятнами замутилось мое дыхание.

— Попробуй, — кивнул Абиш на ящик у изголовья его лежанки. — Гвозди рубить можно… Я бил Такырбаса изо всех сил, но не смог даже ранить. Мертвому не убить мертвого, — свесил голову. — Это должен сделать ты!

Я смотрел на волнующий изгиб лезвия. Шершавые камни ласково впивались в ладонь, будто они были вделаны в рукоять именно для моей руки. Робко и самозабвенно я любил этот меч первым чувством, отданным когда-то девчонке-однокласснице. Понимал, что Абиш не шутит, предлагая мне оружие, и чувствовал, что он прав. Путались в душе соблазны и страхи, боязнь крови, но больше всего мучило самолюбие: чтобы убить Такырбаса, надо доказать себе, что моя бесценная жизнь глупей и дешевле его рыхлого тела. Признать этого я не мог, а не признав, не решился на преступление… Какая-то плесень и я… Пятый разряд, десять лет стажа, достойная служба в Армии!.. Будто отрывая от себя клок мяса, с сердечной болью я вернул меч Абишу.

Все искренне радовались сбойке тоннеля — все-таки большое дело было закончено.

Но те, у кого еще оставались самолюбия и достоинство, чувствовали себя одураченными и прикидывали, куда бы податься. Ждать уже было нечего. Впереди бетонирование и цементация — спокойная работа, умеренные заработки.

Три человека в бригаде: бригадир и два его друга — общественники-выступалы, рабочая аристократия делили премии по коэффициенту трудового участия и получали зарплату раза в полтора больше других. Где она, бывшая вольница — свободное содружество людей, умеющих работать? Да и была ли?

Забилась труба «пушки» — пневматического податчика бетона. Пока другие из звена делали вид, что разбирают, прочищают трубы, я ковырял лопатой в куче бетона, делал вид, что омолаживаю его. Рабочий день кончался. Понятно, что каждый надеялся спихнуть работу на другую смену. Выкинуть бы этот бетон для пользы общего дела, но при дележке премии нам его припомнят и нагреют. Надбавку получит не тот, от кого было больше пользы, а тот, кто больше суетился. Вот и лопачу, один среди всех, где каждый всем враг и каждому все враги. И только эти трое, общественники-выступалы, всегда правы. Они друг за друга горой, а потому ничего, что бригадир с самой сбойки в загуле: он честь и совесть бригады, — как говорили его дружки. — Не дать ему премию — плюнуть в лицо коллективу. Такие речи они вели на совете бригады и хапали самые высокие надбавки, по их логике, чтобы не унизить, не опозорить других. И ясно уже было: будет ли новый тоннель, перейдет ли участок на новое место — ничего не изменится, потому что отношения людей приняли свою наивысшую железобетонную форму.

Зачем я здесь? Пока не нашел места. И еще… В любой вольнице рискуешь: сегодня пятьсот, а завтра ни копейки: фарт не всем по нраву. У нас двести рублей, зато, чтобы ни случилось, останешься при них. А если тебя минет черный жребий — можешь и надбавку получить. С кого-то снимут, тебе дадут… Ну, вот и приехала смена. Я выколотил рукавицы о бетонную стену и, насвистывая, пошел к автобусу. За спиной ругались звеньевые:

— А ты позавчера не передавал ли мне забитую «пушку»? Чего орешь?! Кто сачок?

Да я в прошлом заезде на лопатах…

Возле входного портала мехколонна насыпала перемычку из глины. Наполнялась чаша водохранилища, там, где щеголяли красочными хвостами фазаны, бродили дикие козы и кабаны, рябила вода. Разномастные начальники из приемной комиссии, управления треста, и министерства шлялись по тоннелю, лезли под руку с советами, им тоже надо делать вид, что работают, нам, что устраняем их замечания. Мастер-режиссер охрип и валился с ног: представление порой длилось всю смену. Работяги к концу дня расползались, чуть живы от усталости. Перейти в ночную смену считалось верхом счастья.

Готовился торжественный пуск тоннеля. Абиш, ряженный под цементатора, зло орудовал лопатой, косился по сторонам, выискивая, какую бы гадость сотворить, сорвать пуск. И случилось! Струя воды из водохранилища перехлестнула глиняную перемычку и скатилась к порталу. Через несколько минут она могла ринуться в тоннель. Абиш захохотал, закричал мне: «Смотри!» Я швырнул лопату и побежал в тоннель, предупреждая людей: «Беги! Сейчас хлынет!»

Толпой все тоннельщики высыпали на возвышение у выходного портала, побросали лопаты, все, чем тешили начальство. Пасть тоннеля молчала. «Вдруг плотину не прорвет… Ведь, засмеют!» — со страхом подумал я.

Кто-то уже ухмылялся, поглядывая на меня, но раздался утробный гул, и через минуту портал изрыгнул первый вал коричневой воды, лестниц и лопат. Объехав гору, подкатил на волге Такырбас. Улыбаясь, спросил: не остался ли кто внутри? Ответ он знал и его простые, ясные мысли световым табло высвечивались на холеном лице: перемычку делала мехколонна — ее начальство заплатит нервами, нам — одна только выгода.