Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

— Я читал, как вы выжили в войну, потому что у людей — даже у тех, которые не любили евреев, — была совесть, душа и храбрость, и они жалели вас и укрывали у себя. И я подумал, что раз вы помните… Я понимаю, вы должны ненавидеть неонацистов даже больше, чем…

Ой. Нолан обрывает фразу. Он почти видит, как у Мейера идет дым из ноздрей.

— У нас ни к кому нет ненависти, — говорит Маслоу. — Ненависть не по нашей части. И позвольте сказать вам, молодой человек, если вы думаете, что защитить вас от ваших друзей, ненавистников и хулиганов это то же самое, что быть спасенным от нацистов…

Бонни вздрогнула, заметно.

Все погубил, думает Нолан.

— Я не то хотел сказать. Извините, если так прозвучало. Но я подумал… раз что-то такое, похожее было… Нет, я понимаю, то, что происходит со мной, это ничто по сравнению…

Маслоу опустил веки. Он устало кивает. Оставим это.

— Я подумал, вы поймете и найдете способ мне помочь, чтобы я где-то тихо сидел, пока не уляжется пыль. А потом… вы не думаете, что газеты за это ухватятся? «Нацист переходит в Вахту братства». Вокруг лагеря «Арийского отечества» вечно вертелись репортеры и фрилансеры, вытаскивали нас попить пивка и послушать наши биографии. Каждый хмырь писал книжку о движении за белую власть. Когда этот скин в Лос-Анджелесе перебежал к Визенталю, о нем только и было разговоров, шумная история. И дело не только в газетах и телевидении. Это будет — к сердцам, по одному. Как сказано в вашей книге.

Нолану надо было разжевать им это. И рассчитывать на то, что Маслоу и Бонни ничем не отличаются от остальных.

— Простите. — У старика усталый вид. Опять Нолан прокололся? — Час поздний. Почему-то я столько времени не мог понять, что вы предлагаете и чего просите. Довольно много.

Нолан пожимает плечами.

— По большей части предлагаю.

— И просите. Довольно много, — повторяет Маслоу. — Вы просите приютить вас. Дать вам новую жизнь. Если бы у нас было сколько-нибудь ума или ум был такой же большой, как сердце, мы бы отказались. Любой бы понял нас. Никто бы не узнал, что мы вас отвергли. Но, может быть, вы знаете суфийскую притчу о человеке, который украл курицу и ушел в лес, чтобы зарезать ее там, где никто этого не увидит. Только он знает, что Бог видит — и поэтому не может убить курицу.

Нолан немного отдохнул, пока слушал про курицу. Тот же духовный треп он слышал от матери и ее подруг.

— Вот, Бог видит сегодня эту комнату, — объясняет Маслоу, — и мне придется держать перед Ним ответ, если я откажу молодому человеку в трудную минуту, человеку, которому, возможно, грозит опасность, который решил изменить свою жизнь… и помогать нам. Кстати. Мы просим только одного. Правды. Без нее никакое примирение, никакой прогресс невозможны. Этому меня научил Нельсон Мандела, Программа правды и примирения [8] Комиссия правды и примирения, учрежденная в ЮАР Нельсоном Манделой, имела целью раскрытие прежних злодеяний власти для того, чтобы ликвидировать конфликты, унаследованные от государства апартеида. . Бонни, у нас есть кассета с этим фильмом? Думаю, нашему другу стоит его посмотреть. То, что они сделали в Южной Африке, — очень человечно. Они считают, что исцеление невозможно без абсолютной честности и полной откровенности. Мы — тоже. Вот почему мы просим вас ничего не скрывать. Нам надо знать, кто вы, что вы делали и во что верите.

Нолан с энтузиазмом кивает. Какой молодец — и Нельсона Манделу помянул.

— Конечно — всю правду и ничего кроме правды. Моя жизнь — открытая книга.

— Рассматривайте это как наш договор, — говорит Маслоу.

— Договорились, — говорит Нолан. — Сэр.

Теперь Маслоу улыбнулся.

— Давайте найдем вам свободный кабинет, и вы отдохнете, пока мы обдумываем следующий шаг. Вы не против?

— Прекрасно. — Нолан встал и снова начинает потеть, подает Мейеру руку, мокрую, как мышь.

Маслоу этого, кажется, не замечает.

— Ну, раз нам предстоит быть коллегами, — говорит он, — могу ли я обратиться к вам с несколько… необычной просьбой?

Что это значит — «необычной»? Нолан готов выслушать.

— Всегда пожалуйста, — говорит он.

— Вы не могли бы поднять рукав?

— Конечно. — Нолан подтягивает рукав до локтя, чтобы Маслоу и Бонни хорошенько разглядели парочку эсэсовских молний и мертвую голову.

Ни Маслоу, ни Бонни не выказывают никаких чувств. Два врача, привычные к виду отвратительной сыпи.

— Спасибо, Винсент, — говорит Маслоу.

А потом сам закатывает рукав: расстегивает перламутровую пуговку и отворачивает элегантную манжету. На тощей руке цепочка синих цифр. Нолан мог это предугадать, и, тем не менее, он ошеломлен. Ничего похожего он не видел. Он всегда знал, что Реймонд говорит неправду, будто евреи сами делают себе такие татуировки. Будто Холокост — еврейский блеф. А Маслоу — крепкий мужик. Выставить свою наколку против его — крутой ход. Черт возьми, Нолан рад, что на нем татуировки. Сразу ясно, что не самозванец. И в то же время рад, что не купился на вранье Реймонда про еврейский блеф. Если бы поверил, наколка старика была бы укором ему, а не другим людям.

Маслоу говорит:

— Вы знаете, что по номеру можно определить, когда вы прибыли в Аушвиц?

Когда вы прибыли? Какие еще вы ? Стыд накатывает на Нолана — липкая волна отвращения к себе. Человек пережил лагеря уничтожения, а Нолана раздражает его речь? Английский не родной его язык. У него и акцента почти нет. Как бы сам Нолан выглядел, если бы разговор шел по-венгерски?

Нолан говорит:

— Я не знал.

— И можно определить, откуда вы. Самые маленькие цифры — у итальянцев. Почитайте Примо Леви. Я не помню номер моего телефона, а номер на руке помню.

Нолан не помнит даже, когда у него в последний раз был свой номер телефона. Но как бы Нолана ни трепало — с Аушвицем не сравнить. Пока что. Пока Реймонд с дружками его не выследили и не убили. Хотя вряд ли станут убивать. Постараются запугать только. Но бывает, события выходят из-под контроля. И все равно его смерть будет всего лишь одной смертью, — что она по сравнению с миллионами смертей. Но в итоге что? Он будет мертв, а Маслоу жив. Кому тогда хуже?

— Живая собака лучше мертвого льва, — говорит Нолан.

— Екклесиаст, — говорит Мейер.

— Моя любимая цитата из Библии, — говорит Нолан. — В общем, татуировки, я хочу сказать, они метки времени. Помню, когда я сделал эти…

Лицо у Мейера твердеет: был щеночек-дружок, стал — «осторожно, злая собака».

— Моя татуировка и ваши — не одно и то же .

— Я знаю, — говорит Нолан.

— Нет. Вы не знаете!

— Я учусь, — говорит Нолан. — Поверьте.

После того как Бонни и Винсент обсудили увлекательную тему погоды (жарко для апреля!) и уличного движения (еле ползем!), делать в минивэне нечего — только сидеть и покрываться испариной в жутком молчании. Бонни борется с желанием распахнуть дверь и с воплем выскочить на шоссе — это было бы вполне объяснимо, поскольку она явно лишилась рассудка.