Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Нет и нет. Короче, без Окунева ставить вопрос не будем, — закончил он в трубку. — Извини, у меня гость.

Звякнув рычагом, повернулся к Косыреву.

— Что сморщился? Ешь ананасы, рябчиков жуй?

— Перестань. Видел — в городе продаются. Просто не люблю.

— Кто тебя знает? — Евстигнеев взмахом обеих рук пригладил волосы. — Вот ты слышал, звонил Ломунов. Это, брат, гений организации. Начал с вопроса, почему на одном заводе бутылка обходится в рупь, а на другом — в копейку. Пробил идею фирмы...

Евстигнеев сжал кулаки на столике и усмехнулся.

— Посмотрим на факты. У Ломунова нет суетного бумаготворчества, все контролирует вычислительный центр. Каждому квартира, вокруг тьма художников, архитекторов, психологов. Люди рвутся туда, мест не хватает...

Забытые бокалы — ломуновские — сияли между кулаков сверху янтарные, а снизу рубиновым цветом.

— А почему? В квартирах ли только дело? Нет, не только в них. Ну, скажи! Какой это стимул — творчество — материальный или моральный?

Косырев не ухватывал, к чему он ведет.

— И то, и другое.

— Тоже верно. Вдумайся поглубже. Становится ли творческий труд потребностью? Первой и жизненной?

Косырев чуть вздрогнул, отвел глаза к окну.

— Пот-требностью, — повторил он раздельно.

Что-то важное для него, беспредельно нужное, промелькнуло, спрятавшись, в этот миг. В глубине сознания, в иной связи, чем говорил Евстигнеев, перемигнулись два огонька. Потребности.

Довольный, что Косырев прочувствует вопрос, Евстигнеев ждал. Так и не поймав, чем зацепило слово, тот повернулся к нему.

— 3начит, распределение труда, распределение творчества?

— Да, ты уловил. Вообще, присущие социализму проблемы рас-пре-де-ле-ния, — скандируя, Евстигнеев рубил воздух ребром ладони. — Материалов. Энергии. Рабочей силы. Средств существования. И вот прибавилось, о чем говорили. Но для общества, увы, это самая дорогая потребность. Обеспечить всех полной мерой посложнее, чем хлебом и жильем, чем холодильниками и телевизорами. Тут-то я, секретарь обкома, и сталкиваюсь с проблемой. Если работа кажется неинтересной, уходят, особенно молодежь — ни зарплата, ни жилье не спасают. Что делать?

Давая договорить, Косырев промолчал.

— По-твоему, воспевать интеллект? Силу и мощь научных открытий? Нет, не только. Поднимай любой труд. Любой. Воспитывай к нему уважение. Иначе дезорганизуешь, противопоставишь, так сказать, высших низшим. Эпоха переворота жизни полагает много ступеней. И не надо обманывать утопиями.

Евстигнеев вбивал короткие фразы как гвозди. Блестевшие глаза говорили: вот что дает, вместе с теорией, мой практический опыт. Жесткие волосы топорщились над разгладившимся лбом. Он заправил рубашку будто под военный ремень и опять зашагал из угла в угол. Гераклитовские крупные складки обрели выражение глубокой озабоченности, которое Косырев подметил в обкоме. Поставив локоть на выступ рамы, он не упускал Евстигнеева из виду.

— Слушай, Анатолий. — Евстигнеев остановился. — После смерти Батова я стал невестой на выданье. Хочется откровенно обсудить ситуацию. Не возражаешь?

— Давай.

— Кокетничать не стану, все сходится на моей кандидатуре. Днями вылетаю в Москву.

— За назначением?

— Секретарей обкомов не назначают, а выбирают... Прощупают со всех сторон, прежде чем утверждать кандидатуру.

— Поздравляю.

— Не то слово выбрал. Поздрав-ляю. Честно признаться — жутко, дух захватывает. Опасаюсь не справиться. Знаешь нашу область?

Он развел руки широчайшим охватом, открылась белая сорочка. Да, подумал Косырев, да-а-а. Институт с клиникой трудно держать в голове, а тут... Евстигнеев опустил руки.

— Ответственности не боюсь. Мои недостатки, как я их понимаю, — он принялся загибать пальцы, — во-первых, неточно распределяю обязанности. Решения, маломальски серьезные, восходят ко мне. Во-вторых, особая слабина — сельское хозяйство. Могу попасть в плен заумных мнений. Казалось бы, от земли Ванька в город пришел, но другая она теперь — земля.

Обветренное, жесткое лицо. Не раз и не два побывал на неласковых, на мужественных ветрах.

— У нас это вопрос больной. Нефтедобывающие районы, ртов тьма, и чтобы не сесть на шею государству, должны — обязаны! — обходиться своими ресурсами. Пойма Веди — приволье, тысячекилометровые заливные луга... Перевести туда производство кормов, а пашню под зерновые. Но выйдет ли? Много хлопот с паводками, освоенные земли заболачиваются. Как усилить экономические стимулы? Не знаю. Недостает осведомленности, а без этого — не тот руководитель.

Он глубоко вздохнул.

— Знаешь, что такое хороший секретарь обкома? Вряд ли. А это — раз! — экономист. Два — воспитатель. Философ. Энциклопедист.

Он снова загибал пальцы, один за другим.

— При этом — практик. Вот, брат, как. За Александром Михайловичем Батовым мне жилось, как за отцом родным. У него выработалось такое чутье, какого я, кандидат наук, не нажил и, возможно, никогда не наживу. С людьми умел работать, какие есть. Батов, у-у-у. Титан! Такой организатор, как он, это единство воли, связывающее всех.

Пальцы его собрались в кулак.

— Но и Батов, честно говоря, всего-то не охватывал. Если примерзнуть к его методам, конец. Стихия неуправляемости кажет рога и при плановом хозяйстве. Уйма составляющих, как угри скользят. Увеличение степеней свободы, вот как это называется. Ошибся на былинку, а она — бревном поперек дороги.

— Нечто вроде шара, распираемого воздухом.

— Ого! Это вроде не то, рискованная аналогия. Н-но... может, отчасти и верно? На догадочках никак не выедешь. Чего мы хотим, что должно быть — прекрасно знаю. В печенках сидит. Но — как?

Он выбросил обе руки и свел их горстями, ловя решение.

— Затянешь, — подсказал Косырев, — обескрылишь. Убыстришь — обманешь.

— Умница, — Евстигнеев принял мысль на лету. — Именно так...

Уж Косырев-то знал печальный толк в организационной стихии.

— Но как же, как рационально управлять? Дурят голову. И бывает намеренно путают. Лучше всего, если сбой плана невыгоден, бьет по карману. Этого нет в полной мере. Тогда за ушко да на солнышко. Выходит, без гибкого политического руководства — никуда. Вот мы и вернулись на поклон к Батову. Вот это, брат, и есть фундаментальное противоречие. А решать его придется мне.

Евстигнеев зашагал взад-вперед, еще порывистее. Машина лжи не принимает, вспомнил Косырев Марь Васильну.

— Не мельтеши, пожалуйста, — попросил он.

— Да брось ты, — отмахнулся Евстигнеев. — Ноги, известно, колеса мысли. Ничего, перетерпишь.

Он, однако, остановился, туго прижал волосы и с маху сел в кресло. Косырев рассматривал его с растущим уважением.

— Сколько лет в обкоме?