Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Может, и Никита знает, просто не хочет обострять отношения. Может, даже рад был, что жена нашла, с кем утолить позывы плоти, коль скоро сам он равнодушен к этому занятию.

И самый главный аргумент: на кой черт жена директора вообще поперлась на заседание суда, если Еремеев для нее всего лишь сослуживец мужа?

Нет, встать на свидетельское место с этими снимками – это заявить о своем позоре.

Лариса вздохнула и взвесила на ладони стопку фотографий. Для каждой пленки свой конверт, где идут кадры по порядку, и отдельно – значимые снимки и увеличенные фрагменты кадров.

Наивно думать, что эти бумаги, еще пахнущие реактивами, спасут Алексею жизнь. Их заберут на экспертизу, которая докажет, что это подделка и монтаж, и добьется она только того, что сама загремит за дачу ложных показаний. О чем, о чем, а об этом свекор позаботится.

Потом, Алексей не идиот и не страдает провалами памяти. Он же помнит, что был с фляжкой и что она его фотографировала. Почему не сказал следователю? Или говорил, а следователь решил ее поберечь, испугался тронуть невестку высокопоставленного человека? А может быть, Алексей промолчал ради нее. Уберег, чтобы она сама себя потопила?

Лариса пошла в ванную и разделась, хотя сегодня уже принимала душ. Посмотрела на себя в зеркало – за последние два дня она постарела еще больше. Осунулась, похудела, грудь обвисла. Взгляд тусклый и какой-то гнилой, как брюхо дохлой рыбы. Включив теплую воду, она села в ванну, поджав колени к подбородку, и стала поливать себе на плечи.

Так бы и сидеть… И умереть внезапно. Перерезать себе вены, говорят, это не больно. Ты будто уплываешь куда-то в теплой воде, смешанной с твоей теплой кровью. А потом придут врачи и милиционеры, много мужчин, которые увидят ее голой, но мертвые сраму не имут. Ей будет все равно.

Зато они найдут фотографии и предъявят их в суде. Алексея освободят, а о ней очень быстро забудут.

Только мама с папой будут тосковать.

Лариса скорчилась так, что пяткой закрыла сливное отверстие, и вода в ванне потихоньку набиралась. Похоже, тело само подсказывает ей, что надо делать.

Она закрыла слив резиновой пробкой. Жизни все равно не будет. Ни так, ни так. Подвести родителей нельзя, но и жить, зная, что любимый убит, потому что она испугалась и промолчала, она тоже не сможет.

Надо просто все закончить.

В шкафчике над раковиной лежит бритва Никиты. Дотянуться, взять, раскрутить, достать лезвие и полоснуть по запястью, только поглубже. Подождать минут десять, и все закончится – страхи, сомнения и вообще вся грязь.

Она привстала, чтобы открыть дверцу, но нога соскользнула, и Лариса шлепнулась обратно в воду.

Не успела Ирина войти в свой кабинет, как ее перехватила всполошенная секретарша и приказала немедленно бежать к председателю суда.

– Я пальто сниму?

– Да, да, только быстро.

Секретарша не дала ей повесить одежду на плечики и убрать в шкаф, сразу потащила к председателю.

Такая спешка не предвещала ничего хорошего, и действительно, председатель суда был разъярен.

– Что это? – крикнул он, едва Ирина появилась на пороге.

– Что – что?

– Это! – он стукнул о край стола сложенной газетой с такой силой, будто убивал муху.

– Это? «Ленинградская правда», если не ошибаюсь.

– Вы дуру-то из себя не стройте, Ирина Андреевна! Посмотрите-ка сюда…

Он раскрыл газету, и она увидела внизу большую статью на всю ширину страницы, кажется, это называется «подвал», с броским заголовком «Бессилие Фемиды».

– Ого! Разрешите?

– А вы не читали?

– Павел Михайлович, я работающая мать-одиночка. У меня нет возможности по утрам изучать свежую прессу за чашечкой кофе.

– Ну так ознакомьтесь.

Статья начиналась с панегирика мудрым следователям и отважным сотрудникам милиции, которые быстро и оперативно убрали с улиц опасного убийцу, а потом плавно съезжала на обличительный пафос в адрес Ирины.

«Вы подумаете, что люди теперь вздохнут свободнее? Отнюдь! Несмотря на весомые доказательства, судья не спешит вынести решение. Вместо этого она занимается тем, что русские классики называли «крючкотворством» и справедливо обличали в своем творчестве. Но, видимо, судья Полякова плохо успевала в школе по литературе, потому что ее действия достойны пера Гоголя или Салтыкова-Щедрина, а не скромных способностей автора данной статьи. Народный судья обязан видеть разницу между сутью и буквой закона. Советские граждане хотят не крючкотворства, а справедливости! Они имеют право ходить по улицам с гордо поднятой головой, зная, что органы правопорядка берегут их покой. Советские люди хотят знать, что, когда работники милиции изобличают преступника, он не будет отпущен из-за нерешительности и профессиональной непригодности судьи…»

– И далее по тексту, – вздохнул председатель, забирая у нее из рук газету, – что делать будем, Ирина Андреевна?

– Это пусть редакция думает, что она будет делать после того, как выпустила такой материал. Как бы то ни было, они не имеют права называть Еремеева преступником иначе как по приговору суда.

– Вы вообще понимаете, что про вас вышла статья в советской печати! – начавший было успокаиваться, Павел Михайлович снова разъярился. – И статья эта отнюдь не хвалебная! В моем суде занимаются крючкотворством, вот за что придется отвечать, а что они назвали Еремеева преступником, то этого никто даже не заметит.

– А кто автор?

– Сергеев какой-то.

– Не знаю такого, но думаю, что статья вышла с подачи Лестовского, и он мне за это ответит.

– Вы лучше о себе позаботьтесь, Ирина Андреевна. Послушайте, когда я брал вас на работу, то думал, что приобретаю отличного специалиста, а теперь вижу, что вы затягиваете процесс, придираетесь действительно ко всякой ерунде…

«Видите или в газете прочитали?» – Ирине очень хотелось нахамить, но она сдержалась.

– Что непонятно вам в этом деле? В один день можно было все закончить, а вы развели бодягу на ровном месте. Ясно же, у парня после Афгана крыша поехала, вот и начал убивать. Зачем вы окулиста еще вызвали? А гаишников дернули с какой целью? Вам кто-то сказал, что эти преступления не могли быть совершены без помощи транспортного средства? Похоже, Ирина Андреевна, я сильно в вас ошибся, когда составлял впечатление по громкому процессу Мостового. Тогда вы показались мне решительной и самостоятельной судьей, но сейчас я вижу, что вы и в тот раз проявили мягкотелость и бессилие, вам просто повезло, что он оказался невиновен.

«Да уж, такое бессилие, что дальше ехать некуда», – фыркнула про себя Ирина и выпрямилась.

– Павел Михайлович, если я откажусь от крючкотворства, как советует автор статьи, которого будем считать анонимом, то ступлю на территорию самоуправства, – процедила она, – приговор должен быть подкреплен доказательствами, чтобы у вышестоящих инстанций не было оснований отменить его. С этим вы, надеюсь, согласны? Думаете, Верховный суд утвердит приговор, в котором мое внутреннее убеждение зародилось из воздуха? Тоже, между прочим, будет повод для статьи в газете. Дальше, если вы снимете меня с дела, то придется все начинать заново, и процесс затянется еще сильнее.