Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

– Это единственное, что меня останавливает.

– Сегодня все решу.

Председатель хмуро посмотрел на нее:

– До выходных, – буркнул он.

– Хорошо, до выходных.

С ненавистью взглянув на холеную и раскормленную физиономию Лестовского, Ирина отодвинулась от него подальше, почти прижавшись к ноге Сухофрукта.

«Ладно, после приговора ты у меня узнаешь, как пасквили писать, – подумала она, надеясь, что Владлен Трофимович прочел все, что надо, в ее презрительной улыбке, – может, до суда не дойдет, но в твоих журналистских кругах я тебе жизнь подпорчу, не сомневайся».

Она храбрилась, чтобы скрыть от себя самой леденящий страх – если в ход пошла такая тяжелая артиллерия, как советская печать, то ставки очень высоки, и голова какой-то там судьи ничего не значит.

Проще всего решить, что она ничего не решает, вынести обвинительный приговор и передать дело в вышестоящие инстанции. Пусть там рассматривают настоящие судьи, а не такие бессильные дуры, как она. Ее совесть чиста, а для Еремеева продолжается лотерея. К какому судье попадет, в каком тот будет настроении, захочет ли вникать…

Явка свидетелей оказалась серединка на половинку. Сосед-даун в первых рядах подскакивал от нетерпения, а его опекунша сидела со слегка недовольной миной и толстеньким томиком под мышкой. Ирина подсмотрела: «Черный консул», макулатурное издание. Она тоже выкупила эту книжку и начинала читать, но показалось скучноватым.

Справку из ГАИ, что у Еремеева нет водительских прав и транспортных средств, тоже принесли, зато комсорг не явился, как и парнишка, подвергшийся нападению одноглазого человека.

Отсутствие Ижевского тоже нисколько ее не удивило.

Можно ли судить без их показаний? Вот «Ленинградская правда» считает, что можно. Судье достаточно внимательно посмотреть в глаза подсудимого, в данном случае в единственный глаз, чтобы понять, что он виновен. А всякие там свидетели и улики – это крючкотворство, пережитки прошлого, которые должны кануть в Лету вместе с проклятым царизмом.

– Так, – сказала Ирина, – у нас ведь на советскую милицию возложены обязанности доставки участников процесса в суд? Давайте распорядимся, пусть нам приведут забывчивых свидетелей. Время есть. Мы никуда не торопимся.

Во время процессов Ирина старалась не смотреть в зал, дистанцироваться от публики, чтобы жалость или другие человеческие эмоции не помешали ей принять правильное решение, но сегодня уловила тяжелые волны ненависти и сдерживаемой агрессии. Они чувствовались сильнее даже, чем в первый день. Там было отчаяние, горе, а сегодня, благодаря статье – злоба на судью, которая не дает людям справедливого возмездия.

Ирина поежилась. Действительно, пора решать, а то сегодня она ближе к самосуду, чем в первый день процесса.

Первой она решила вызвать опекуншу соседа, чтобы не заставлять инвалида ждать и находиться в незнакомой обстановке дольше, чем нужно. Самого его вызывать на свидетельское место было рискованно, ведь любые показания умственно неполноценного человека можно подвергнуть сомнению. Официальное заслушивание человека с синдромом Дауна открывает простор для того самого крючкотворства, которое так рьяно порицал автор статьи. «Тоже еще, акробат пера, – фыркнула Ирина, – виртуоз фарса, шакал ротационных машин… Все-таки отличная книга, надо перечитать».

Опекунша оказалась худощавой и изможденной теткой средних лет, одетой в расклешенную юбку из шотландки и вязаную кофту с пояском, и с невразумительной прической. Так в Советском Союзе может выглядеть и уборщица, и научный работник – пока мужики думают, женщины уже сделали шаг к бесклассовому обществу.

Опекунша рассказала, что Витя является ее двоюродным братом и единственным оставшимся в живых родственником, любимым, конечно же, но не до такой степени, чтобы поселить его у себя в доме. У нее муж и двое детей в маленькой двухкомнатной квартире, Вите там места нет. Впрочем, брат и сам не хотел расставаться со свободой и с родовым гнездом. Он тут привык, и до работы рукой подать.

Женщина думала, что придется разрываться между работой, своей семьей и братом, но неожиданно нашла поддержку в Алексее, которого вселили после смерти Витиной матери.

«Вся семейка придурочная, не только Витя один, – элегически подумала Ирина, – не догадались кого-то к инвалиду прописать, тогда вся квартира бы им осталась. Хотя в жилконторах тоже не дураки сидят, мимо них мышь не проскочит. А может, мама собиралась вечно жить».

Новый сосед стал приглядывать за Витей, чтобы тот был жив-здоров, сыт и не прогуливал работу. Опекунше оставалось приехать раз в неделю, сделать постирушку и приготовить обед, но и тут сосед здорово облегчил ей задачу. Свое белье он относил в прачечную, а заодно прихватывал и Витины простынки.

Первое время женщине в приветливости соседа мерещился коварный план. Она боялась, что Алексей быстренько женится, наплодит детей, пристрастит Витю к алкоголю и упоит до смерти, а сам завладеет его комнатой.

Но время шло, а ничего не менялось. Еремеев продолжал жить один, сам не пил сверх меры и Витю не приобщал к этому занятию.

Витя не только не деградировал, но, наоборот, как-то даже развился. Вслед за соседом он стал очень рано вставать, делать зарядку, завтракать кашей, которой Алексей охотно с ним делился.

В общем, женщина была благодарна Еремееву, что он освободил ее от кучи мелких забот, и когда прибиралась в квартире, то с удовольствием прихватывала и его комнату.

– Вы же знаете мужчин, – улыбнулась она, – носки с потолка убрали, и порядок. А я и пол ему помою, и окно, и занавеску постираю. Он, может, и не заметит перемен, а все дышать легче будет.

– Еремеев сам вас просил об этом? – поинтересовалась Аллочка презрительным тоном, который совсем не понравился Ирине.

– Нет, что вы! Он, наоборот, всегда говорил, что ему не трудно и он делает не больше, чем делал бы сам для себя, но я-то знала, сколько времени он мне высвободил! Иногда я и две недели могла не приезжать, а один раз не была целый месяц. В отпуск поехали всей семьей. Разве вырвалась бы я без помощи Алексея? Да вот что ходить за примером – как его посадили, мне приходится приезжать в три раза чаще. И Витя скучает.

Опекунша рассказала, что бывала в комнате Еремеева в его отсутствие, потому что он никогда ее не запирал. Может, и хотел бы, но замка в двери не было. Пока Витя жил с матерью, то запираться по комнатам им не было нужды, а после ее смерти, когда стало ясно, что сделают коммуналку, опекунша первым делом врезала замок в Витину комнату, а новому соседу помогать она не собиралась, а у него руки не дошли, так Алексей и жил нараспашку.

«Понятно теперь, зачем он спрятал документы у соседа, – подумала Ирина, – с точки зрения здравого смысла не так важно, есть замок в двери комнаты или нет, но психологически вполне понятно».