Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

– А тебе зачем? – спохватился Кирилл, но она уже передала ему Егора и направилась к Еремееву.

Он разговаривал с Верой Ивановной, ожидая, пока ему вернут документы.

Ирина приблизилась с его слепой стороны, и Еремеев ее не заметил, пока Вера Ивановна не сказала ему обернуться.

«Нет, с таким дефектом зрения реально трудно быть маньяком, – подумала Ирина, – нечего сомневаться».

– Спасибо вам, товарищ судья, – Еремеев развел руками, будто хотел ее обнять и расцеловать, но тут же отступил назад и смутился.

Ирина улыбнулась и протянула ему ладонь. Рука Алексея Ильича оказалась сухой и теплой, но три пальца на ней и вправду безжизненно висели.

«Зря я не люблю здороваться за руку, – усмехнулась Ирина, – с помощью этого ритуала вообще многое можно узнать о человеке. В начале процесса пожали бы руки, и я бы сразу насторожилась, полезла заключение невролога перечитать…»

Она сделала Еремееву знак отойти.

– Уезжайте, – сказала она тихо, чтобы Вера Ивановна не расслышала, – возьмите документы, и сразу в аэропорт, дома не ночуйте.

– Но я хотел завтра на работу идти…

– Вы отпуск до конца догуляли?

– Нет. У нас же полтора месяца.

– Вот и догуливайте. Вы должны быть у Федора как можно скорее.

– Вас понял.

Лариса замедлила шаг. Идти к Галине Адамовне совсем не хотелось.

После суда жизнь будто не изменилась, но теперь каждый вдох имел вкус позора.

Кафедральные дамы, сохраняя внешнюю любезность, щедро обдавали ее холодным презрением, так, как умеют и любят делать женщины.

Научный руководитель был мужчина и, кажется, понимал ее и даже немного сочувствовал, но в его обращении появилась фамильярность, которой не было раньше.

Впрочем, освоиться в положении кафедральной шлюхи ей не пришлось. Не прошло и недели, как Никита привел к ней старичка-профессора. Муж хмурился, вздыхал и жаловался на плохое самочувствие любимой супруги с таким волнением, что профессор совершенно размяк, умилился, тут же диагностировал у нее миокардит и прописал постельный режим, который, похоже, считал панацеей от всех болезней.

На следующий день Никита врезал новый замок, который нельзя было открыть изнутри, а ключ ей не дал. Уходя на работу, он вынул из розетки телефонный аппарат и забрал его с собой.

– Не могу рисковать, – ухмыльнулся он, – ты же сумасшедшая, и мой долг, как любящего мужа, оберегать людей от тебя, а тебя от людей.

Лариса поняла, что настало время испугаться, но страх, владевший ею последние месяцы, теперь не хотел приходить. Ей было все равно и в общем не тянуло ни на работу, ни на улицу.

Она в тюрьме, да, но Алексей вон сколько времени просидел в СИЗО, и ничего, выжил, а у нее по сравнению с ним вообще царские условия.

Лариса сделала генеральную уборку, приготовила обед, потом села за диссертацию и к возвращению мужа продвинулась в работе больше, чем с начала учебного года.

Никита теперь не позволял ей сидеть за столом и вообще находиться с ним в одном помещении. Место неверной жены на кухне.

Первые несколько ночей она спала на диване, но вскоре он решил, что это слишком комфортно для изменницы, и переселил ее на кухонный «уголок».

Довольно мягкая и удобная оказалась штука, но пятки все равно свисали.

Оттого, что у него появился веский повод мучить и наказывать жену, Никита повеселел, подобрел и даже стал относиться к ней с интересом. Раньше он молча съедал, что она ему подаст, и уходил к себе, а теперь мог швырнуть тарелку ей в лицо, а мог и похвалить снисходительно, как собаку, которая принесла тапочки любимому хозяину.

Но чаще всего из его уст звучало «ты сумасшедшая, ты больная».

Лариса думала, что он начнет ее бить, но чувства безграничной власти, видимо, оказалось Никите достаточно, чтобы обрести наконец счастье в семейной жизни.

Чувство вины (все же она изменила законному супругу) не одурманило ей мозг, и она понимала, что происходящее ненормально.

Да, она согрешила, причем серьезно, провинилась перед мужем, но он такой же человек, как и она, и не наделен правом казнить и миловать.

Он мог выгнать ее из дому или уйти сам в «нашу ленинградскую квартиру», мог дать ей пощечину, мог нажаловаться родителям или, наоборот, простить, но наказывать ее он права не имел.

Измена не сделала ее его рабыней.

Понимала она и то, что освободиться из домашней тюрьмы довольно просто. Когда он уходит на работу, в ее распоряжении целый день, чтобы выкрутить из двери замок, хоть она не слесарь, но за десять часов как-нибудь справится с этой задачей.

Можно выйти на балкон и кричать… Просто кричать, привлекая внимание людей.

Если это не получится, то затопить соседей снизу. Прибегут как миленькие, а в присутствии посторонних людей муж не осмелится ни к чему ее принуждать.

В общем, путей к свободе много, но цена ее слишком высока, и заплатить придется отцу.

Войдя во вкус, Никита стал сильно придираться к быту, прямо как офицер царского флота. Лариса смутно вспоминала, что в какой-то детской книжке читала, как «их благородия» на кораблях проверяли чистоту палубы носовым платочком. Если на нем оставались хоть малейшие следы, то матросов секли розгами. Видимо, Никита тоже читал это произведение, потому что вел себя точно так же. Вернувшись с работы, первым делом проверял, нет ли где пылинки или соринки, и, найдя ее, тыкал Ларису носом, как напрудившего щенка. Но когда он потребовал завести белоснежную тряпку для вытирания ног на входе в квартиру, Лариса испугалась. Она поняла, что, распробовав власть и вседозволенность, Никита уже никогда не пресытится ею и будет придумывать все более и более сложные задания.

Как только Никита подключил телефон, она принялась звонить родителям. Лариса думала, что придется с боем отстаивать свое право на разговор с ними, но муж вдруг широко улыбнулся и сказал, что давно пора хорошей дочери дать о себе знать.

Трубку взяла мама.

– Лариса? – голос был холоден и сух. – Что-то случилось?

– Мама, я просто соскучилась…

– Прости, но мы с отцом еще не готовы с тобой разговаривать, – отчеканила мама, – после того, что ты натворила.

– Мама…

– Своим поведением ты оскорбила всю нашу семью и семью твоего мужа.

– Да, я очень виновата, – промямлила Лариса.

– Я надеялась, что ты понимаешь, насколько мы с отцом шокированы твоим проступком, и у тебя не хватит наглости нам звонить как ни в чем не бывало. Откуда в тебе это? Хамство, распущенность, безответственность! Мы тебя не так воспитывали!

– Мама, пожалуйста! Позови папу, мне очень нужно с ним поговорить!

– Ты нанесла ему такой удар, что он не в силах даже слышать о тебе, хоть это ты должна понимать! Никита – очень великодушный человек, что простил тебя, но от нас с отцом ты не можешь этого требовать.