Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Их интересует всякий, без разбора, — страшный, смешной, экзотический — опыт; любые ситуации, где люди начинают вести себя «не по правилам» и иррационально: война, тотальное лицемерие, искусственная маргинализация инакомыслящих.

Любые выглядящие перспективно противоречия в рамках существующей системы ценностей они не «просто» исследуют, но умеют проникнуть в зоны, до которых журналистам и социологам не дотянуться. В этом смысле интересен один персонаж в романе Куприянова «Желание исчезнуть»: профессиональная очеркистка, терпящая фиаско, потому что «просто-журналистика» с такими феноменами, как главный герой романа, не справляется. Чтобы разглядеть самое «сердце тьмы», нужен писатель, а не журналист/психолог/экономист.

При этом интрига в том, что мы не знаем, что у «лицейских» писателей на уме: своих политических пристрастий они не раскрывают.

Мы лишь видим, что способность «почуять крысу» — и создать на этом базисе яркую драму — не складывается в презентацию альтернативной политической модели; они не предлагают читателю ни свой образ будущего, ни какую-то новую, невиданную идентификацию. В их прозе чувствуется некоторая «подмороженность», отстраненность от материала; да, кое-какие феномены реальности вызывают неприятие или скепсис, но не более того. Видимо, это означает, что в головах у «лицейской» группы (пока) нет никакой системы, которая могла бы не только объяснять мир, но и радикально изменять его. Это литература «сердитая», но не «протестная»; она не столько вызывает кровохаркание, сколько способствует пищеварению; это скорее способ преодолеть инерцию повседневности; род исследования, где наблюдатель, пусть даже работающий в поле и не скрывающийся от объекта за непробиваемым оргстеклом, не готов радикально меняться под воздействием добытого опыта.

Тексты большинства «лицейских»-2018 в целом не слишком выходят за рамки «реалистического метода». Другое дело, что «реализм» здесь — не столько отсылка к доминировавшей на определенном историческом этапе литературной традиции или к материалистической философии, сколько наиболее эффективный и престижный здесь и сейчас способ работы с материалом, позволяющий фабриковать из букв относительно точные копии действительности, и одновременно — выбранный на разумных основаниях отказ от «дешевых» жанров.

Фантастика, фэнтези или детектив практически не представлены в шорт-листе «Лицея», видимо, потому что они заведомо «неприбыльны» для писателя: раз уж вы взялись за эту трудоемкую и не слишком перспективную профессию, то имеет смысл становиться не просто профессионалом одной из досуговых индустрий, но жрецом, чье могущество и привилегии основаны на способности анализировать противоречия, а не «развлекать» лучше, чем кино и видеоигры.

При всей очевидной рискованности такого рода аналогии мы можем сравнить реализм «лицеистов» с дорогими часами на запястьях чиновников или бизнесменов — которые, как известно, стремятся носить «Лонжин» или «Юлис Нарден» вовсе не потому, что регулярно пользуются хронографом или особенным образом чувствуют «ауру престижности» того или иного часового бренда. Часто это лишь сигнал для партнеров о том уровне вознаграждения за свои услуги, на который они рассчитывают; род ценника, написанного мелом на подошве туфли. Есть ощущение — сугубо личное, разумеется, — что «лицейские» авторы, которые удивительно не похожи на свои тексты — и в методологическом смысле также скорее хамелеоны, чей выбор в пользу реализма расшифровывается как сигнал о статусных, простирающихся дальше, чем высокое место в списке бестселлеров, претензиях.

Первый приз получил — антивоенный? — роман Константина Куприянова «Желание исчезнуть». Действие разворачивается в наши дни в южной России, куда сваливается вдруг, как снег на голову, с так и не прекратившейся гибридной украинской войны (пожалуй, формально это альтернативная реальность — в связи с указанием, что основные боестолкновения здесь разворачивались не в Донбассе, а в Одесской области), полевой командир по имени Кузьма. Попытки ветерана интегрироваться в мирную жизнь неудачны: нежелание адаптироваться и преодолеть «военное» сознание делает его поведение травматичным и для его собственной семьи, и для более широкого круга знакомых.

В центре романа — харизматичная личность, одержимая инстинктом саморазрушения, «желанием исчезнуть»; аналог Агирре из одноименного фильма Вернера Херцога и полковника Курца из «Апокалипсиса сегодня». Это очень яркий герой — только кажущийся одномерным, закостеневшим и легко считываемым, но на самом деле непредсказуемый. «Гнев Божий», он не оправдывает войну, не объясняет причины войны или возможный сценарий ее дальнейшего развертывания; зато отлично иллюстрирует для обывателя «идею войны»: монстр, от которого не стоит ждать ничего хорошего, даже если формально это ваш монстр.

Автор (про которого, кстати, даже и не скажешь, на чьей он — политически — стороне) не любуется своим героем и не демонизирует его; читатель несомненно осознает не только монструозность, но и героический аспект боевой деятельности Кузьмы и то, что за ним стоит некая «своя правда». Однако «Желание исчезнуть» — роман не про то, что «у каждого своя правда». Мы видим, что война — не только «продолжение политики». Именно поэтому невозможно просто «договориться» — и прекратить ее в любой момент; и поэтому все объекты в этом романе — словно на рисунках Кита Хейринга, с сиянием, они будто излучают черную радиацию. Война — щель, через которую в обычный мир проникают существа с другой психикой, «инопланетяне», с которыми обычным людям не по пути, но отказаться от этих попутчиков уже нельзя: однажды купленный «билет на войну» подразумевает прохождение точки невозврата.

Особенно удачный персонаж романа — второй, теневой главный герой: снайпер, контактирующий со своей убитой подругой наводчицей Мариной; у него своя, очень нетривиальная история отношений с Кузьмой — и сейчас он то ли оберегает его, то ли хочет убить сам, то ли пытается подтолкнуть его под чужую пулю; надо дочитать до конца, чтобы разрешить эту загадку.

«Желание исчезнуть» написано, выражаясь вульгарно, «никак»: лишенным всякой орнаментальности, стертым от слишком частого использования, полуанонимным литературным стилем; специфически куприяновское свойство этой вещи заключается в другом. В «Желании» есть то, что называется «величие замысла»; оно ощущается здесь так же остро, как стиль в текстах Михаила Шишкина или Ольги Славниковой. Это остроумная дерзкая вещь; остроумная — потому что роман про войну, но самой войны, непосредственно свиста пуль и грохота разрывов, здесь практически нет; дерзкая — в том смысле, что «мирный» литератор (а опыт и травля В. С. Маканина за «Асан» памятны) берется за сочинение романа на крайне болезненную тему — и совершает отважный рейд на «чужую» территорию, на которую у «настоящих» военкоров и писателей калибра Захара Прилепина вроде как монополия. И это тоже поступок в своем роде.