Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— Ну оброс, обро-ос, обормот! Не приглядывает никто, — сказал он. Потом с удивлением понял, что плохо видит. — Чего это?

Кузьма вытер слезы с некоторой тревогой, но, взглянув на руки, убедился, что это не кровь.

— Как ты тут, а?

Борька, здоровая немецкая овчарка, уже излизал всю шею, заросший подбородок, щеки Кузьмы и звонко лаял от счастья.

— Скучал, да, Борька? Я-то боялся, не вспомнишь, гавкать начнешь! Ну-ка, голос, Борька, голос!

Пес изо всех сил залаял. Верхние ноты превращались в визг, что бывало только от великой радости. Кузьма еще раз проверил глаза — сухо. Они не знали слез с тех пор, как похоронил первого боевого товарища, еще в самом начале, когда только прибыл и пробивался в числе подкреплений на помощь ребятам в Херсонском котле… Кузьма вспомнил, сколько еще было смертей после того, первого боя, — они уже мало значили для него. Почти четырехлетняя битва за Одессу, уничтожившая всех друзей и научившая быстро отвыкать от людей, теперь отдалялась по мере того, как он шагал к родному дому.

Узнавался участок легко, но ощущения, что Кузьма на родной земле, пока не было. Он приметил, что появились новые смородиновые кусты в саду, но исчезли некоторые деревья, огород вроде бы уменьшился, но в целом все было неизменно. У огромного тополя, росшего тут седьмой десяток лет, Кузьма остановился. Было видно, что кто-то пытался срубить дерево или, по крайней мере, для чего-то бил его топором. Хорошо, что у мерзавцев не нашлось пилы. Погладив ствол, Кузьма пошел прямиком в дом под радостный лай Борьки.

В доме был бардак, но Кузьма не смутился. Порядок он не особо любил — чувствовал, что без него жизни больше. Но Галина всегда все убирала, расставляла по местам, чистила. Видимо, Полька пошла не в нее.

— Поли-ина! — крикнул он протяжно, Борька залаял вновь. Псу не полагалось заходить в дом, но на этот день Кузьма решил сделать исключение.

Он ввалился в спальню, убрал геройскую звезду и медали в шкатулку жены и рухнул на кровать. Борька встал рядом, виляя хвостом.

— Ну, забирайся уж, пройдоха, давай.

Пес запрыгнул на него и продолжил лизаться.

— Ах ты, обормот! Ах ты! — Кузьма трепал пса за загривок, вызывая неистовый восторг, потом все же встал, чтобы осмотреться и найти домашнюю одежду.

В шкафах не было ни вещей Галины, ни его. Нашел только парадный костюм, в котором семнадцать лет назад женился, и больше ничего. Тогда он скинул китель, рубашку, штаны, долго снимал сапоги и портянки, наконец остался в майке и трусах, и лишь сейчас почувствовал себя отчасти свободным от войны.

— Ох! — он выпустил воздух из огромных, пробитых осколками легких. — Я дома!

— Видим, видим, — ответил ему скрипучий голос из коридора.

— Оба-на. Ну-ка, кто здесь?

Кузьма шагнул из залитой солнцем комнаты в тенистый коридор и наткнулся на старика.

— О, дед! А я-то брожу, ищу вас! Где Полина-то?!

— Где-где, в школе.

— А ты чего тут?

— Спал я. Тут слышу, этот дикобраз разлаялся. Пришлось вставать. Ну здра-авствуй!

— Привет, дед! Спасибо, что присмотрел, — Кузьма обнял старика, который вообще-то приходился ему тестем, но все, даже покойная Галина, звали его «дед». — Помянем?

Они выпили на кухне.

— Так что произошло? — спросил Кузьма, тяжело вздыхая.

— Никто не знает. Однажды утром заглядываю к ней — лежит. Думаю, отдыхает, устала. Не стал беспокоить — воскресенье, у нее выходной… — Глаза деда стали влажными, но он не заплакал. — В полдень заглядываю, трясу — лежит, не двигается. Тронул губы — холодные, не дышит. Вызвал врача: говорит, с ночи мертвая. Вот и все.

Кузьма помолчал и спросил:

— То есть не бомба и не пуля?

— Нет. Да какая тут пуля? Ты о чем? — удивился дед.

— Я думал… да так, — Кузьма потер лоб. — Ладно, выдай мне какой-нибудь одежды и веди.

До кладбища был километр — две сигареты ходу в одну сторону. Могилка еще выглядела свежей, хотя и прошло два года. Галина покоилась рядом с матерью, здесь же маленькими холмиками отдыхали родители Кузьмы. Ей выпало лучшее место — в полутра метрах над землей простерлась сосновая лапа, которая не должна была разрастись и достать сюда, но Кузьма с дедом согласились, что спиливать не стоит.

Кузьма обрадовался, что жену охраняет вечно бдительная хвоя, еще подумал, что ни горем, ни лишним воспоминанием ей не поможет. Он знал, что люди умирают на войне. И вскоре стал смотреть не вниз, где, припорошенный иголками, был конечный след его Галины, а прямо перед собой.

Дед хмуро наблюдал, как изменяется его лицо, но не подал виду.

Борька терся рядом, скулил.

— Жрать небось хочет.

— Пошли, Борька-пройдоха, поедим.

Вернулись. Кузьма набросал псу тушенки из холодильника, а сам съел макарон по-флотски, которые нашел там же, расспросил про хозяйство и дом. Потом уточнил про Полину:

— Ей же сколько, дед? Уже четырнадцать?

— Пятнадцать.

— Ох, точно, ёшкин кот!.. Когда придет?

— Да кто ее знает. Я особо уже не контролирую.

— Как так? От рук отбилась? Ничего, это мы поправим.

— Не надо, Кузьма. Ей-то потруднее твоего далось.

— Чего далось?

— Ну это, — дед мотнул в сторону улицы, имея в виду Галину могилу, но Кузьма его не понял.

Днем он завалился на кровать, обнял пришедшего поласкаться Борьку и задремал. Со дня отъезда из Одессы его все время тянуло спать, но нынешнее состояние отличалось от того, что он испытывал на войне или в поезде. Из того некрепкого, тревожного сна он выскакивал легко, чувствуя себя отдохнувшим независимо от того, сколько он длился. Мирный же сон тек и тек, но никак не напитывал его силой.

Спал он по-прежнему некрепко, но теперь вставать было труднее раз в десять. Он поднимался, брел в туалет, натыкался на старые и новые предметы (какие-то помнил, какие-то нет), гремел дверями, потом, не видя ничего от тяжести скопленной усталости, шумно брел обратно в постель, где Борька преданно ждал, высунув язык.

— Сейчас, сейчас, — бормотал Кузьма, обнимая пса, — сейчас встану…

Но вместо этого вновь падал в темную дыру, слышал шум и голоса, которые больше не имели материальной силы. Они продолжали существовать где-то в параллельной реальности, ведь когда он комиссовался, не кончилась ни война, ни осада.

И где-то там новые ребята продолжали гибнуть, а он на халяву выскочил из четырехлетнего кошмара, получив белый билет за очередное ранение, но это лишь недоразумение — Серов ошибся, он должен на самом деле вернуться, обязан вернуться, обязан!..

Кузьма вскочил: «Обязан!» — дом сотрясся от его крика, но только Борька бросился на выручку хозяину. Дед и Полина притихли на кухне. Начинался вечер. Стемнело и похолодало. Натянув армейские штаны, Кузьма вышел к своим.