Борис Лурье - Дом Аниты

Поздняя ночь. Немцы не спят в квартире наших слуг, штудируя Маркса и Энгельса. А я зорко дежурю на посту в прихожей. Тана Луиза и Бет Симпсон еще не вернулись.

Тана участвует в каком-то нечестивом бунте: она же из Латинской Америки, а там вечно полыхают восстания — к примеру, против нового Рима. Бет где-то напивается в стельку — возможно, в кантри-вестерн-баре. Ее типичная реакция на утрату заветного, свободного и дикого американского Фронтира {116} 116 Обе Хозяйки явно тоскуют по прежним временам у себя на родине. И Объект Джуди тоже можно отправить в «Иудею», то есть в Израиль. .

Меня освободили от всех прочих обязанностей по дому, чтобы я поскорее оправился. Так что есть время для анализа и глубокого погружения в самое мучительное и кошмарное занятие слуги — мыслительный процесс.

Мне не дает покоя узник концлагеря из кабинета Аниты. Поступил я паршиво и хуже того — паршиво поступив, получил удовольствие.

Я не просто трус, а наслаждаюсь тем, что я трус.

Нужно что-то сделать, любой ценой искупить вину. Я оставляю свой пост и захожу в прачечную.

Раздвигаю груды нестираной одежды и откапываю Джуди Стоун. Она, как обычно, в прострации. Дыхательная трубка давным-давно отвалилась. Никто не додумался поставить ее на место, хотя лишь с этой трубкой Джуди может дышать и есть.

Я бужу ее, и она бормочет зашитым ртом:

— Оставь меня в покое.

— Проснись, Джуди, — умоляю я. — Анита собирается тебя продать. Как произведение искусства. Поняла меня?

— Что-что? — шепчет она. Пытается заговорить, запинается. Потом разрывает стежки, выдирая клочья ниток вместе с мясом. — Поняла, — произносит она четко. — Спасибо, Бобби! Спасибо, Бобчик. Спасибо, братик.

Я приношу мокрую тряпку и осторожно промокаю разорванные губы. Бедная Джуди! Несколько зубов у нее загноилось. Она выплевывает парочку. Я приношу бутылку сладкого израильского вина — крепкого, домашнего. В Доме мы делаем из него сангрию.

Джуди жадно пьет. Вино стекает по подбородку на грудь в кожаном футляре.

— Бобчик, помоги мне содрать эту срань, — говорит Джуди, и глаза ее сверкают от прилива сил. — Сними с меня эту художественную херню!

Я бегу на кухню за ножом, возвращаюсь и срезаю замысловатые художества. Вместе мы разрываем в клочья корсаж и вообще весь ее кожаный футляр.

Поразительно, как Джуди вытягивает ноги, руки, двигается всем телом! Впервые за многие месяцы.

Я приношу ведро горячей воды, мыло и тщательно ее мою. Расстилаю чистые белые простыни и укладываю Джуди. Она лежит умиротворенная и довольная, словно только что родила. Я уже собираюсь уйти, и она просит снова ее спрятать. Я прорываю нору в грязном белье и тщательно прикрываю Джуди.

Возвращаюсь в квартиру слуг, ложусь на койку и закрываю глаза. Я исполнил свой долг.

Всегда приятно сделать то, что должен {117} 117 Бобби пошел против самой сути Дома и превратил Объект Джуди обратно в человека Джуди Стоун. «Узник концлагеря» (один из двух случаев, когда автор внятно осознает этот образ) тоже был человеком, превращенным во что-то другое — в «мусульманина», полумертвую игрушку Аниты, лишенную воли к жизни. . Но я не знаю, на что теперь способна Джуди. Удастся ли ей избежать продажи? Среди почетных израэлитов шансов у нее нет. Они тотчас на нее ополчатся. Можно слинять в Виллидж или Уильямсберг. Затеряться среди рабочих или хасидов.

Хотя, возможно, шанс все-таки есть, если она свяжется с неуловимой Народной армией — загадочной группой сторонников жесткого курса. Они уже казнили нескольких известных либералов и даже парочку высокопоставленных лиц из числа почетных израэлитов. Эти непримиримые коммуняки выступают за уничтожение еврейского государства Израиль. Утверждают, что за ним стоит «рука ЦРУ».

Поразмыслив, я понимаю, что Ганс и Фриц, наши немцы, наверняка знают, как Джуди Стоун может связаться с Народной армией. Я уже собираюсь их спросить, но…

Нет. Всем известно, что коммуняки только лают, но не кусаются. Джуди среди них не место. Ей нужно как-нибудь попасть в Иудею.

Господь — и поразительно, что Облик Его завладевает моим воображением, — Господь о ней позаботится.

Господь позаботится и обо мне.

Еще одна ночь в квартире слуг. Я спал, когда Фриц и Ганс вернулись с ночной прогулки.

Они не заметили меня в койке. Я подглядывал за ними между планками, приоткрыв глаза.

Они вырядились в черные мотоциклетные костюмы и держали шлемы под мышкой. Как легкомысленно в таком виде ходить мимо портье и других жильцов! Сразу видно: они затевают недоброе.

Разумеется, свое снаряжение они прячут не в общем шкафу, а в другом. Я наблюдаю, как они отщелкивают и смазывают выкидухи.

Теперь, когда я обманул Аниту, впору задуматься: я что — тоже плету против нее заговор? Как, судя по всему, Ганс с Фрицем?

Неужели никто из нас не подвержен облагораживающему влиянию Учреждения, хоть мы и чуточку ближе к Богу? Все-таки я спас еврейку, чтоб она не попала в лапы других евреев! Это наверняка угодно Господу — Он нынче любит спасать евреев, как некогда любил их уничтожать.

Но я, Бобби, обманул свою Госпожу. Может, я это сделал ради собственного удовольствия — ведь нет уверенности, что я совершил это по велению Божьему.

В мозгу мелькает странная картинка: груда дерьма. Обычное дело. За свою жизнь я насмотрелся на него вдоволь, пока убирал. Дерьмо всевозможных форм, размеров и расцветок до боли мне знакомо. Я не считаю его грязным или вонючим. В моем представлении это всего лишь противоположность живительной пищи. На самом деле это одно и то же: живительная пища и конечный продукт ее потребления.

Картинка в голове напоминает, что я позабыл об одной из главных вечерних обязанностей. Нужно проверить и почистить все туалеты.

Я тихонько вылезаю из койки, стараясь не разбудить немцев. Пусть лучше не знают, что я подсматривал. Но они задают храпака. Страшно устали после диверсионного рейда — я убежден, что это был именно он.

В Заведении пять уборных. Одна для слуг — старинное парижское «очко», привезенное специально для того, чтобы воспитывать спартанский дух. Всем известно: если удобно сидеть в хорошо прогретом помещении, акт испражнения провоцирует ненужные раздумья и фантазии. Среди подчиненных подобные занятия не поощряются.

Второй кабинет для испражнения принадлежит исключительно Госпоже Аните. Он оборудован, как дворец эпохи Возрождения. Стены, пол и потолок облицованы прекрасным каррарским мрамором с искусным переплетением вен, кишок и артерий изумительной расцветки. Анита обладает потрясающим чутьем и тонко чувствует, что должно, а чего не должно существовать в культуре. Так, она предпочитает, чтобы рисунок мрамора служил комментарием самой Природы к предназначению данной комнаты.