Марк Леви - Влюбленный призрак

Мужчина лет пятидесяти лежал без сознания в кухонном отсеке, куда его перетащил экипаж.

– Здесь нечем дышать! – крикнул Раймон. – То есть твоему пациенту нужен воздух. Пусть эти двое стюардов вернутся к своим обязанностям, а стюардесса пускай останется с тобой. Спроси ее, как началось его недомогание.

– Здесь не должно толпиться столько народу, – робко начал Тома́. – А вы, мадемуазель, лучше останьтесь, вы мне поможете. Что произошло?

Стюарды удалились. Стюардессе польстило доверие, оказанное ей молодым эскулапом.

– Он попросил воды. Я вернулась с полным стаканом и застала его взволнованным, в поту. Сначала я решила, что у него приступ паники из-за турбулентности. Он бормотал что-то несвязное и агрессивное, требовал свою сумку, ему было трудно дышать, он задыхался. Потом страшно побледнел и отключился. Думаете, это инфаркт?

– Возможно, но я предполагаю другой диагноз, – услышал Тома́ собственный голос, как будто в него вселился отец.

Потом он увидел, как его пальцы щупают у пациента пульс, снова услышал собственный голос, сообщавший, что пульс медленный, но не слабеющий.

– Возьми его руку, – скомандовал хирург. – Скажешь, холодная ли. Сам я не могу.

Тома́ немного неуклюже, как будто в приветствии, стиснул неподвижную руку, удивив этим стюардессу.

– Холодная, – пробормотал он.

– Теперь наклонись к его губам и понюхай, – продолжил распоряжаться хирург. – Скажешь, пахнет ли яблоком.

– Что еще за новости? Мы не в фильме «Дядюшки-гангстеры» [4] В культовой сцене криминальной комедии Жоржа Лотнера «Дядюшки-гангстеры» (1963 г.) стареющие мафиози пьют на кухне самогон «с нотками яблока и свеклы», и персонаж Жана Лефевра, прослезившись, произносит: «Здесь есть вкус яблока» – слова, ставшие крылатыми для нескольких поколений французов. – Прим. ред. , – проворчал Тома́.

Стюардесса недоуменно нахмурилась.

– Делай, как я тебе говорю! – прикрикнул Раймон.

Тома́ приник к лицу больного.

– Яблоком не пахнет, – громко произнес он, как бы обращаясь к пристально наблюдавшей за ним стюардессе.

– Значит, это не диабетический кетоацидоз, – заключил Раймон. – Нажми ему на щеку, там, где крепится нижняя челюсть. Не спрашивай зачем.

Тома́ повиновался, и его пациент издал стон.

– Это не кома. Легкий обморок, – объяснил хирург.

Отец велел ему закатать мужчине рукава и поискать на предплечьях следы от уколов.

– Вот оно что! – уверенно произнес Тома́.

Сам себе удивляясь, Тома́ продолжил сыпать чужими словами, как будто за него говорил другой человек.

– Вы говорили, что он требовал свою сумку?

– Совершенно верно, – осторожно подтвердила стюардесса.

– Немедленно несите ее сюда!

Прежде чем подчиниться, стюардесса опасливо спросила:

– Вы уверены, что знаете, что делаете?

– Надеюсь, что знаю, – ответил Тома́ со вздохом, сильно огорчив отца.

– Избавь нас всех от своих дурацких реплик, лучше поройся у него в сумке, там наверняка лежит оранжевый пластмассовый футляр, продолговатый такой, это глюкагоновый набор, он нам понадобится.

Отец оказался прав: футляр нашелся. Внутри лежал шприц с раствором и пузырек с порошком.

– Теперь ты будешь делать так, как я скажу. Увидишь, это нетрудно. Сначала открой крышечку пузырька, потом воткни иглу в пластиковую пробку и нажми на поршень. Вот так, отлично. Теперь встряхни. Шикарно! Дальше все наоборот: втяни смесь в шприц. Великолепно, ты справляешься безупречно.

– А дальше что? – все еще боялся Тома́.

– Дальше задери ему рубашку. Большим и указательным пальцами левой руки зажми кожу, возьми шприц, как дротик, не касаясь поршня.

– Нет, я не смогу сделать укол… – пролепетал Тома́.

– Еще как сможешь!

– Нет, – ответил он, глядя на свои дрожащие руки.

– Все хорошо? – спросила стюардесса, услышавшая его бормотание.

Тома́ уже занес иглу над животом своего пациента, как вдруг за его спиной возникла его соседка по ряду.

– Этот человек не врач, он сам мне признался! – яростно запротестовала она.

Сомнение стюардессы усугубилось, она уже готова была вмешаться, но Тома́ успел воткнуть иглу в складку живота и опорожнить шприц.

Все затаили дыхание. Стюардесса не сводила глаз с Тома́, тот – с пациента, соседка затаила дыхание, Раймон ликовал.

Мужчина пришел в себя и спросил, где он. Соседка Тома́ пожала плечами и с сердитым видом двинулась обратно в хвост лайнера, громко сообщая всем пассажирам, что она не сумасшедшая, но что не обо всех в этом самолете можно уверенно утверждать то же самое.

Тома́ помог стюардессе отвести мужчину на его место и слово в слово повторил рекомендации своего отца.

– Дайте ему попить сладкого. А вы, месье, контролируйте свой уровень глюкозы до самого приземления.

– Спасибо, доктор, – сказали хором стюардесса и пассажир, восхитив Раймона.

Стюардесса даже предложила Тома́ пересесть в бизнес-класс, но быстро выяснилось, что там нет свободных мест.

– Ничего страшного, – успокоил он ее.

Сев в свое кресло, Тома́ наклонился к своей разгневанной соседке.

– Разве нельзя быть врачом и играть на пианино? – спросил он ее.

– Твой старенький папа еще на что-то годен? Видишь, как славно у тебя все вышло!

– Просто повезло. А вот если бы он не очнулся, что было бы тогда? Боюсь, меня вывели бы из самолета в наручниках за угрозу человеческой жизни.

– Он либо очухался бы, либо умер. Ты рискнул, желая его спасти, и преуспел, заслужив всеобщую признательность. За что меня упрекать? – В глазах Раймона читалась ирония.

Немного поразмыслив, Тома́ повернулся к отцу:

– Что именно происходило, когда я помогал этому человеку?

– Когда мы ему помогали. Я, кажется, тебе слегка ассистировал.

– Так я и думал. Мне показалось или ты действительно говорил через меня?

– Тебе показалось. Я бы никогда себе этого не позволил.

– Странно… Я говорил вещи, смысла которых не понимал, произносил неведомые мне слова. Как если бы ты в меня вселился!

– Не пойму, что тебя мучает. Важно то, что ты делаешь, а не то, что говоришь.

– Одним словом, больше не смей так делать. Отвратительное состояние! У меня было ощущение, что во мне пророс ты.

– Мечта любого родителя! Продолжить существование в сердце своих детей – что может быть прекраснее? – насмешливо ответил Раймон. – И вообще, зачем сгущать краски? Когда ты был мал, за тебя всегда говорила твоя мать. Я задавал вопрос тебе и получал ответ от нее.

– Ревность? Это что-то новенькое.

– Что ты болтаешь? Тебе пора отдохнуть. Нам предстоят великие дела.

Под крыльями самолета засинела бухта Сан-Франциско. Когда он завалился на одно крыло, Тома́ узнал выступающие из тумана красноватые башни моста «Золотые ворота».