Анатолий Ткаченко - Воитель

Думали, умиротворился в своей новой жизни бывший лектор, специалист по ядерным войнам, нашел то, что искал: покой, нужный достаток и право молчать (ибо по его теперешнему твердому убеждению, и войны начинаются от злоговорения), будет потихоньку стареть, затухать, а он засветился вдруг нерастраченными до конца силами — Дворец построил.

Так ведь, Серафимыч? Киваешь, значит, все так. И улыбнулся вот. Спасибо. Редкий дар твоя улыбка — уж и когда забудешь ее, а все на душе счастливо. И Аверьян радуется твоей улыбке. Не дать ли нам какой-нибудь камешек ему на память? Вижу, согласен. Значит, обсудили, решили, постановили: Аверьян, выбирай себе сувенир! Ага, горный хрусталь понравился, возьми вон ту друзу голубоватой воды, она и не тяжела. Ну и жми трудовую руку Константину Серафимовичу Ерину, лови на счастье его улыбку — и пошагаем дальше.

Расскажу тебе, Аверьян, пока мы потихоньку двигаемся в сторону Падуна, где у нас великое строительство, о своем председательстве сельсоветском. К этому мы вроде подошли по нашему сюжету разговорному. Как меня избирали, ты уже знаешь. Напомню лишь, что год был семьдесят шестой, рыбозавод бездействовал, Сталашко покоился на кладбище, Мосин расширял производство тары, а я сменил в сельсовете Пронина («нашего батюшку»): добрый, бесхребетный, он состоял в свите избранных при Мосине, верно служил ему и помер, как подобает безупречному слуге: гуляли в областном ресторане «Амур», и Пронин, поддерживая все полновесные тосты Мосина, надорвал свое больное сердце. Впрочем, не един он таков. Занимавший до него кресло предсельсовета инвалид войны Панфилов тоже нехорошо кончил, будучи ретивым «ординарцем» Сталашко. Словом, слуги народа служили местным володетелям — «бонзам», как называл их Дмитрий Богатиков.

Что же, совсем уж никудышными были Панфилов и Пронин? Как на это посмотреть. Любому школьнику, к примеру, известно: сельсовет — Советская власть на селе. В его ведении школы, больницы, клубы и прочие общественные заведения. Но многим ли известно (кроме сельских жителей), что, имея власть, сельсовет почти не может ею воспользоваться: денежные средства у него мизерны, рабочей силы, техники — никакой. Скажем, развалились парты в школе, над клубом крыша прохудилась, в больнице печь нужно переложить — предсельсовета идет к директору местного предприятия, завода, конторы, просит выделить рабочих, материалы, умоляет не подвести, уложиться в сроки — скоро зима… Да что там, дрова кончились в сельсовете — кланяйся тем же, вышеназванным. Как говорил незабвенный «наш батюшка»: «У меня, окромя круглой печати, ничего нету».

Сел я, значит, в председательское кресло, осмотрелся: домишко сельсоветский стар, но листвяжный, когда-то в нем золотоскупка была (и разговоры помнились: если вскрыть полы, можно золотишком поживиться — насеялось туда сквозь щели в половицах), из двух комнат домишко, в меньшей — мой кабинет, в большей — общая часть, так сказать. И штаты мои: Настя Туренко, молодая мать-одиночка — секретарь, старушка Водовозова — счетовод, участковый инспектор Стрижнов, дед Матвеев — истопник, он же сторож по совместительству; рассыльным на общественных началах, по доброй воле то есть, служил Маркелкин — Макса-дурачок. Небогато, как говорится, да что поделаешь — большего-то не полагается на наш куст избирателей. В сельсоветах — самые строгие и скромные штаты, вероятно, для примера всем другим государственным учреждениям. Жаль, что не следуют они этому примеру.

А работать надо, Аверьян. Так ведь? Куда денешься, если не работать не умеешь — не обучен такой мудреной профессии? Ну и приступил я к работе, теперь сельсоветской.

С чего, ты думаешь, начал? Не угадать. С флага! Да, с флага над сельсоветом. Боже, сколько об этом флаге сказано стихами и прозой, как много хороших слов услышано из уст громких ораторов!.. А он, блеклый, истрепанный, висит на коротком древке, прибитом к крыльцу нашего сельсовета.

Пошли мы, дед Матвеев, я и Макса, в ближний лес, срубили высокую тонкоствольную лиственницу, приволокли, ошкурили, оснастили вершину самодельным блоком, продели в него шпагат, вкопали мачту у стены сельсовета и взметнули до самой макушки новенький флаг.

Мальчишки сбежались смотреть, старухи, идучи мимо, запрокидывали головы, оглядывая из-под руки веселое полотнище. А одна, девяностолетняя Авдотья Никандровна, бабка Кости Севкана, говорит мне:

«Чо, Степаныч, Советску власть установил?»

«Да», — отвечаю.

«Ну-ну, теперя удержать пробуй…»

Вот оно, открыто, гласно, безбоязненно из уст старого человека: можно установить, объявить, принять общим голосованием, но многое ли удержится, укоренится, если некому это отстаивать — каждодневно, каждочасно?

«Попробуем удержаться и удержать», — сказал я себе.

А уже на следующий день по селу расхаживали мосинские угодники и подшучивали, кивая в сторону флага: «Новый председатель на тот вымпел весь свой годовой бюджет истратил, теперь займется главным своим делом — бегать к директору и выпрашивать подачки».

К директору я не пошел. Напротив, пригласил Мосина как депутата в сельсовет на исполком, и даже до сих пор помню, с какой повесткой — «О сокращении продажи винно-водочных изделий». Он не явился, конечно: когда это видано было, чтобы Хозяин (а Мосин стал им после Сталашко, да еще более грозным) ходил заседать с рядовыми гражданами, пусть и депутатами, если к нему сам предсельсовета за указаниями бегает? На сессиях районного Совета приходится бывать — не всегда отговоришься, попутно в районе и другие дела находятся, а своя, местная, власть обойдется.

Ну, думаю, началось! Сижу в своем кабинетике, вспоминаю лица своих депутатов — у одного хитровато-любопытное, у другого вроде бы безразличное, но глаза выдают, и вопрос у всех тот же: как поведешь, Степаныч, сельсоветское дело? Или, как другие, пристроишься подпевалой к Хозяину? Хотя мы тебя вроде знаем, ты не без характера. И все ж таки?.. И такая горечь у меня на душе: почему мы позволили так низко пасть Советам? Ведь ради них в революцию гибли!

А домишко сельсоветский вздрагивает, словно бы даже гудит слегка: флаг на вершине мачты полощется, а мачта вкопана у стены, да еще и прикреплена к стене. Это вот вздрагивание и гудение, точно ты всем ветрам открыт, меня боевито настраивает. Я — в сельсовете. Я — избран. Мне доверяют.

И я решаюсь обратиться к сельчанам, голосовавшим за Мосина, с просьбой отозвать его как не принимающего никакого участия в работе сельского Совета. Прошу своего секретаря Настю Туренко пригласить людей на сход к сельсовету (я и потом все решал на уличных сходках, где все стоят и каждый каждого видит, а не в прокуренной клубной тесноте с полусонным залом, президиумом и трибуной на сцене), но не успела она написать объявления, а Макса развесить их, как у меня зазвонил телефон, и я услышал в трубке: