Анатолий Ткаченко - Воитель

«Говорит Мосин».

«Здравствуйте, Иннокентий Уварович», — отвечаю.

«Я-то здравствую. Ты вот, кажется, заболел. Врач, исцели себя!»

«Вы правы, врач самому себе плохой лекарь».

«И я про то. Прибывай ко мне немедленно, тут у меня пока никого нет, полечим друг друга умным разговором».

«Не могу, Иннокентий Уварович, на службе нахожусь. А если вам нужно срочно — прошу ко мне».

В трубке слышалось не менее как полуминутное сопение. Оно означало многое: даю время подумать; не серди — пожалеешь; ну-ну, добавь еще что-нибудь нагленькое к сказанному; потрепещи в ожидании моего ответа и так далее. Я мог услышать и презрительный смешок, и шутливое удивление: «Ну, зачем нам, аборигенам Села, так чиниться?» Но могла прозвучать и откровенная ругань — кто я такой для всемогущего в районно-областном, заметного в краевом масштабе Мосина?

Трубка, однако, резко щелкнула — Хозяин бросил ее на аппарат. Остерегся. Натренирован номенклатурной работой. И, конечно, явится в сельсовет. Э-э, чиновник теперешний не так прост, он знает: вышестоящие тоже хотят спокойно жить, стрессы им ни к чему, и не похвалят тебя, если склока какая-нибудь выйдет за пределы сферы твоего влияния. Уговаривай, обещай, припугивай, подавляй авторитетом, но чтоб тихо народ жил, единодушно отдавал за тебя голоса и, главное, не строчил жалоб в верха. К чему Мосину распря со мной? Он уверен, что подчинит меня — кто поначалу да в новом кресле не взбрыкивает? И куда деваться мне от него, дающего работу и хлеб людям, жизнь Селу? А не удастся мягко подмять (абсурд какой!) — удушит. Не своими, понятно, руками.

Сижу я так, рассуждаю и вижу в окошко: подпылила к сельсовету черная «Волга». Новенькая. Единственная легковая машина у нас, некуда по нашим пенькам ездить на них. Из «Волги» выскочил водитель Мишка, в армии обученный шоферить и возить начальство, обежал спереди «лимузин», ловко распахнул дверцу и даже руку слегка отвел: прошу, мол, уважаемый и почитаемый, прибыли к месту назначения! Не иначе как глядя кинофильмы перенял, стервец, этот дипломатический этикет.

Выбрался Мосин, застегнул пуговицу пиджака на крутом животе, строго воззрился перед собой, точно вправленный в невидимые шоры, шагнул к сельсоветскому крыльцу.

Дверь моей комнаты всегда была открыта, и потому я видел, как занемели глазами, потеряли дар речи мои работницы, а дед Матвеев, возясь у печки с дровами, грохнул полено о пол и вытянулся во фрунт — помнил военную выправку, еще в гражданскую в здешних местах партизанил. Просто-таки «ревизоровская» сцена: сам впервые пожаловал в сельсовет!

Мосин же ничего этого не заметил, у него не было предусмотрено общение с массами, буркнул общее «здрасьте», прошествовал прямо ко мне и прикрыл за собой дверь.

Передавать в подробностях наш разговор, пожалуй, не стану. Зачем? Это была все та же чиновничье-кабинетная игра в значительные слова — об ответственности момента, сложном международном положении, мобилизации народа на выполнение обязательств и встречных планов. Ну, и он, Мосин, учтет ранее допускавшиеся ошибки, будет присутствовать на сельсоветовских совещаниях; со своей стороны, однако, призывает меня, Яропольцева то есть, не противопоставлять сельский Совет дирекции тарного комбината — основному производству в Селе; работать мы должны вместе, забудем кое-какие прежние личные расхождения, нечего нам делить — одной власти слуги, а сор выносят из собственного дома только плохие хозяева; не будем ждать подметальщиков со стороны — выметут и нас с треском, сами наведем у себя порядок… И так далее, в таком же роде. Счастлив тот, кому не приходилось поддакивать подобной демагогии, ибо попробуй не поддакнуть (не согласен с «линией», не хочешь примирения ради общего дела?), и внешне в ней все правильно, а что внутренне она лжива и ни к чему не обязывает говорящего — это уж молча переживи, раз такой умный и смекалистый, выругайся потом, прими таблетку валидола, но ритуал соблюди; не можешь радостно подпевать — кивай хотя бы изредка. Как на молитве в храме.

Такой была первая, официальная часть нашей встречи. Вторая прошла в улыбках, светлых воспоминаниях о зеленой юности. Мосин припомнил даже распрю меж нас из-за девушки Маши (я приехал на побывку из института, он кончал десятый класс) — худенькой, нервной, чуть прихрамывающей радисточки и поэтессы — в оккупации ей поранило ногу осколком мины, — так непохожей на местных упитанных девчонок. Раза два мы едва не подрались («Ох, я занозистый был, хоть и младше тебя!» — удивился себе давнему Мосин), а потом пришли к Маше и попросили: выбери сама достойного. Дураками обозвала нас поэтесса, мечтавшая о Москве, Литературном институте, большой славе, да еще стишок сочинила — «Про двух влюбленных аборигенов». Мосин платок достал, промокнул надушенным квадратиком подглазья, похихикал умиленно. Потом излишне долго мы жали друг другу руку, и я видел, как багровела, покрывалась испариной могучая выя Мосина, нервно подергивалась жесткая щетка усов, и темные провальцы сощуренных глаз смотрели мимо меня. К «Волге» он прошел еще более задеревенело, а влезая в открытую Мишкой дверцу, ударился головой о верхний край проема, выругался. Я понял: Мосин уехал злой.

Обещал, Аверьян, без особых подробностей рассказывать — не получается, как видишь. Слово цепляется за слово, мысль — за мысль. Все мне кажется важным. Уж ты сам отсеивай для себя нужное.

Нет, не стали мы друзьями после этого визита Мосина. Просто старались не обострять служебных отношений, понимая нашу полную несовместимость: я прямо не критиковал его, он ходил на сельсоветские исполкомы, поддержал решение депутатов — сократить до двух раз в неделю продажу вина и водки, что было выгодно и ему: поубавилось прогулов на комбинате. Не скажу, что охотно, но Мосин выделял рабочих и материалы на ремонт общественных зданий, к школе удалось пристроить спортзал. Так бы оно и шло терпимо и сносно — есть ли они, идеальные руководители? Каких вырастили, с такими и жить надо, — и не столь великая в конце концов беда эти мосинские «барские» выезды на охоты и рыбалки, пусть и более помпезные, чем при Сталашко, и охотничью Избу можно как бы не замечать — где в то застойно-разгульное время было иначе? Попривыкли ко всему такому, стало даже казаться, что это тоже признак успешного развития нашего общества на новом этапе. Вершилась бы работа, улучшалась бы жизнь людей, сами люди делались бы образованнее, идейнее. Из них-то как раз и вызреют нужные времени, мыслящие, совестливые руководители.

Но этого хорошего будущего, я понял вскоре, мне не дождаться, пребывая в невозмутимости и покое: угрожающе росла гора бочек и ящиков. Тару вообще перестали вывозить из Села. А комбинат расширялся, механизировался. Была пущена поточная линия для производства ящиков, воздвигнуто из стекла и бетона здание дирекции и, что совсем уж в духе современной высокой технологии, — открыто конструкторское бюро тары — КБТ. Мосин лично пригласил из края инженера на высокую ставку главного конструктора, добился для бюро штата чертежниц и младших конструкторов, а год спустя, с большими трудностями и за немалые деньги, выхлопотал компьютер в полном комплекте, чтоб не на глазок — с точным математическим расчетом изобретать, конструировать новые образцы тарной продукции.