Инна Хаимова - На полпути к себе...

— Она — баба какая-то ущербная. О добре и зле размышляла по-дилетантски. Мало ей болезни было, так еще какой-то любовный генетический код выдумала! Я лично своим психоанализом обойдусь. Так что, Тапирюшка, эти рассуждения могут только тебе служить пособием в жизни…

В скором времени Юне сделали первую операцию. Через полгода предстояла вторая. Но Юну это не беспокоило: она знала, что после всех этих испытаний наступит выздоровление. А после всех переживаний она, наконец, будет с Корнеевым постоянно.

Корнеев привез Юну из больницы в середине лета и с этого момента безотлучно находился с ней больше двух месяцев. Она успокоилась, понимая, что ставить сейчас какие-то ему условия просто нелепо. Даже Рождественская в последнее время стала называть Сашу по имени и отчеству…

Но в середине сентября Корнеев опять исчез — правда, всего на три дня. Больше терпеть его «отлучки» Юна не захотела и потребовала: либо рви с Надей, либо уходи от меня.

Саша выбрал последнее. Он ушел от Юны. Ей было очень тяжко, она уже корила себя за горячность, но, решив выдержать характер, не позвонила ему ни завтра, ни послезавтра.

Томление и тревога не отступали от нее. Закончилась третья неделя их разлуки, самой длительной за все пять лет связи. Она написала ему письмо, но оно так и осталось неотправленным. На пороге ее квартиры встал Иван…

Такое, наверное, бывает только в кино. Когда оно случается в жизни, этому не верят. Говорят: не может быть! Еще утром в тот сентябрьский день Юна даже и предположить не могла, что в ее жизни могут произойти какие-то изменения. Но раздался звонок в дверь, и молодой человек спортивного сложения появился на пороге.

— Вот я вас и отыскал, — сказал он, стоя в дверях и простодушно улыбаясь.

Он держал в руках огромный арбуз. Еще только минуту назад Юна мечтала об арбузе! И вот он неожиданно вырос перед ней. Чудеса!

— Арбуз?! — удивленно воскликнула она, словно не веря своим глазам.

Нет, ей не привиделось.

— Вы, наверно, меня не помните, — напористо продолжал говорить молодой человек. — Я однажды был у вас в больнице, вернее, у товарища. Вы сидели тогда на подоконнике и так отрешенно смотрели на посетителей… Не знаю почему, но у меня появилось неодолимое желание прижать вас к себе и погладить…

«Ничего себе, — подумала Юна, — какой речистый».

— А вы вдруг соскочили с подоконника и ушли. Потом я хотел вас навестить, но пришлось мне уехать надолго… Господи, неужели я вас нашел?

Ничего не понимая, Юна недоуменно глядела на него да и на арбуз тоже. Молодой человек перехватил ее взгляд.

— Давайте съедим арбуз! — радостно предложил он.

От молодого человека исходил жизнеутверждающий импульс. Парень заинтересовал Юну. А он протянул ей арбуз. И тогда-то она увидела его руки, вернее, пальцы. Ей показалось, что их изваял скульптор, вложив в них свое понимание красоты и мужественности. Настолько они были пластичны и сильны. Его руки показались ей надежными!

Известно — и это можно наблюдать нередко, — как человек от жалости к самому себе вдруг совершает поступки, которые ранее казались ему не только невероятными, но и бессмысленными! В такой момент жалость к себе как бы подавляет другие чувства, и человек, как говорится, бросается очертя голову в омут.

Что-то похожее произошло и с Юной. Не представляя своей жизни без Корнеева и не помышляя ни о ком другом, она неожиданно почувствовала в молодом человеке необъяснимую силу, которой ей не хватало.

И Юна пригласила его войти.

— Входите. Как вас зовут?

— Иван.

— А меня.. — Юна замялась, не зная, как ей представиться. Она видела, что Иван моложе ее, и ей захотелось выглядеть в его глазах значительной, серьезной. Захотелось показать ему, что не было легкомыслия в ее поспешном приглашении. — Меня зовут… Юнона Васильевна.

— Ваше имя и фамилию мне в больнице сказали… и что арбузы вам надо есть, — проговорил Иван, разрезая арбуз, который трещал от спелости под нажимом ножа.

— Правда?! — кокетливая удивленность прозвучала в ее голосе. Она искоса посмотрела на него.

Юну поразило признание Ивана и в глубине души очень обрадовало: оказывается, он ее не только запомнил, но и побеспокоился достать то, что ей необходимо!

— Когда я вас увидел, — продолжал Иван, — вы какая-то пустая были, неземная. На людей смотрели, а их не видели. Мой товарищ тогда в вашем отделении лежал. Потом он мне и ваш адресок презентовал. У сестры выпросил по моей просьбе. Я хотел в больницу прийти, навестить вас. Уж больно вы жалкая, никудышная были, а пришлось к маме уехать.

Тут Иван назвал южную область на Украине. Слово «мама» он произнес очень нежно, и что-то детское появилось в выражении его лица.

— Моя мама тоже все хворает. А я, негодяй, даже письмеца ей не накропаю. Нет мне, конечно, в этом никаких оправданий. — Он мягко улыбнулся. А Юна отметила про себя, что его речь звучит тяжело и несуразно. — Юнона Васильевна, у вас вечер не ангажирован? На заводе билеты давали в театр. Я на всякий случай взял два. Вот, — Иван вытащил билеты на спектакль, о котором Юна давно слышала как об очень интересном. Но Корнеев театры не любил, поэтому она даже и не пыталась попасть на эту постановку. При воспоминании о Корнееве у Юны застучало сердце. Иван вопросительно посмотрел на Юну и добавил: — Может, культурно просветимся?

Она вдруг ощутила огромную разницу между Иваном и Корнеевым — Корнеев излагал свои мысли легко, непринужденно, красиво.

В то же время неуклюжая речь Ивана возвышала ее, Юну, в собственных глазах! Она видела, что он завороженно смотрит ей в рот, когда она рассказывает об актерах, занятых в этом спектакле. Различные пикантные истории из их жизни — возможно, и сплетни — она сама еще совсем недавно слышала от Корнеева.

— Эх, жаль! Сдаваться мне надо, — вдруг изрек Иван. — Пойдемте сегодня в театр, Юнона Васильевна, — он просительно заглянул ей в глаза. — Потом мне будет что вспомнить.

— Как — сдаваться? — удивилась Юна.

— Милиции сдаваться. Я, можно сказать, из-под конвоя убежал. Паспорт у них остался. А я прямехонько к вам. Арбуз по дороге купил — и к вам. Дело такое — одному типу по уху врезал. Задирался. Чуть побольше сверчка, а туда же, в ораторы, полез. Но — он утек, а меня повязали. Могут пятнадцать суток влепить. Не знаете, там наголо бреют?

И тут-то Юна почувствовала, что какой-то своей детской незащищенностью он трогает ее.

«Мальчик, оказавшийся без мамы», — подумала она и не заметила, как обратилась к нему на «ты»:

— Вот что, Ванечка! Мы с тобой обязательно пойдем в театр. Я сейчас быстренько соберусь. И сама с тобой пойду в отделение. Как же так — пятнадцать суток?! — ей уже не хотелось с ним расставаться.