Инна Хаимова - На полпути к себе...

Вечером того же дня Иван, как обычно, появился у Юны, чтобы побыть с ней, а затем уехать ночевать в общежитие.

— Значит, вычислил? — спросила его Юна, не дав ему даже снять пальто. — А я-то думала, что мне наконец повезло. Значит, больную, никудышную, убогую и несчастную подобрал? Ты…

— Понятно, откуда дует, — перебил Юну Иван. — Успела донести. Она ведь сама не прочь… Ох, как она тебе завидует, если бы только… Да черт с ней. Знай — подруг нет и быть не может.

— Думала я, вместе жить будем и красивую жизнь создадим, — продолжала Юна, не слушая Ивана. — А он, оказывается, меня вычислил! Дура я, еще диву давалась — как он относится ко мне: трепетно, вежливо, внимательно! До регистрации, видишь ли, переезжать не хотел, чтобы я «женщиной легкого поведения» не прослыла. А у него, оказывается, только расчеты!.

Иван не дал ей договорить. Своими сильными руками он взял ее голову, повернул к себе и, глядя прямо в глаза, спокойно сказал:

— Я думаю, что моя Юнона словам завистников верить не будет! Я сделаю все, чтобы развеять твои сомнения. Честно могу сказать — нужна мне только ты, и никто больше! Мне… да ладно! Все равно от тебя не отступлюсь. И ты будешь меня уважать!

В его словах были напористость, сила, убежденность, и Юна даже растерялась.

Иван сразу же поехал в общежитие и перевез свои вещи. Через неделю они расписались, и все в жизни Юны «образовалось». Валю она видела теперь только на работе и почти с ней не разговаривала. Уверена была в том, что все ей завидуют, и в первую очередь Валентина.

Время от времени Ивана вдруг охватывал какой-то восторг преклонения перед Юной. Причину этого она не понимала, да и не очень стремилась понять. Ей нравились такие всплески в настроениях мужа, они тешили ее самолюбие. А Ивану словно того и надо было — быть таким, каким Юна его хотела видеть. Он брал ее на руки и кружил по комнате.

— Юнона, моя Юнона, — повторял Иван ее полное имя. И вслушивался, словно пытался разглядеть тайну, запечатленную в ее необычном имени.

Чувствуя его силу, она как бы впадала в забытье, заливалась смехом. Все в ней ликовало тогда, все вокруг ей виделось прекрасным, безоблачным. А Иван вновь и вновь повторял ее имя и кружил, кружил по комнате.

— Юнона, Юнона… Это — победа! Мы с тобой всех победили! У нас с тобой часто будет праздник — праздник побед!

И она постигла тогда радостное состояние победительницы: ведь она одержала победу над своей любовью к Корнееву, над болезнью, над теми… кто ей завидовал. Юна ощущала ясно, что сила рук Ивана, его слова укрепляют ее душевные силы, дают уверенность в жизни и радость.

Еще с детства Юна из всех праздников выделяла один, чтила его больше всего — День Победы! Трудно сказать, когда пришло к ней осмысление значительности этого дня и понимание какой-то своей неотделимости от него. Но в чем Юна уверена твердо, так это в том, что произошло оно в двадцатилетний юбилей окончания войны.

Может быть, ощущение праздника пришло к ней оттого, что День Победы был объявлен нерабочим днем? Или оттого, что с утра по квартире распространился и стал дразнить обоняние ни с чем не сравнимый запах только что испеченных пирогов? Или от раннего песнопения слесаря-сапожника? Бывший танкист гвардейского полка начал распевать: «Соловьи, соловьи, не будите солдат…» Голос его разносился по длинному коридору.

А может, это случилось, когда она, убираясь в комнате, вдруг обнаружила в футляре патефона свою школьную синюю тетрадку в косую линейку за третий класс. Чуть ли не со дня переезда из подвала в эту комнату Юна патефон не открывала. Найденная тетрадь стала для нее неожиданностью. Там было домашнее задание, сделанное девятого мая 1950 года. Оно называлось «День Победы».

«22 июня началась война. Было лето. Наши войска пошли в бой Команьдир сказал нам надо пойти в наступлени. Наши войска строжались отважно. И фашысты были разбиты. Наши войска празнавали победу. Еще во дворе жыл рыжый Гунтер. Он недолго жыл. Он мне тогда дал гармошку. Потом он с мамой ругались. Потом он уехал. А гармошка асталась… — «Оказывается, того немца звали Гюнтер», — Юна прикрыла глаза, стараясь вспомнить лицо немца. Но, так и не вспомнив, она продолжила чтение: — Мама сказала, что он фашыст недоконца. Ево дети будут еще меньше фашысты недоконца. Еще раньше было. Мама купила куклу. Я ее звала Оля. Потом тетя Женя сказала дети зовутся в честь победы. Я Олю решила звать победой. Теперь мы живем трое МАМА Я И ПОБЕДА. Сегодня день победы».

Ни одна из многочисленных ошибок в тетради не была исправлена. Не было в ней и отметки. В тот день Лидия Васильевна никому отметок не поставила. Она сказала, что все написали замечательно. Фрося положила тетрадку туда, где хранились ее медали и орден Красного Знамени, Васина фотокарточка — все самое ценное и дорогое для нее. Читая свое сочинение, Юна вспомнила, что действительно многих детей, рожденных после войны, родители называли Виктором или Викторией. Она же тогда поняла слова соседки в прямом смысле. Тряпичная кукла Победа еще долго жила в семиметровке, пока, как и губная гармошка, не затерялась в буднях самостоятельной жизни Юны.

В тот день полное ощущение праздника пришло к ней тогда, когда она вышла на улицу. Москва, ликующая и хмельная от счастья, вобрала ее в свои объятия. Юна шла, шла, шла, улицы, освещенные майским солнцем, были заполнены людскими потоками. Торжественность, праздничность усиливались музыкой, доносящейся из репродукторов, нескрываемыми слезами радости на счастливых лицах, поцелуями незнакомых людей, даривших друг другу цветы. Машины замедляли ход, едва двигаясь в людском море. Праздник набирал силу и высоту. Гимн солнцу и миру звучал по всему великому городу, частью которого в этот момент Юна себя ощущала.

Да, наверно, именно тогда она впервые осознала все величие и святость этого дня — Дня Победы. С годами Девятое мая как бы превратилось для нее в живое существо. Она чтила его как своего рода божество, знавшее цену добру и злу на земле и имевшее право судить о жизни.

В первую совместную весну с Иваном жизнь Юне представлялась как веселый праздник, освещенный ярко сверкающим фейерверком. Какая-то немыслимая энергия, жажда изменений руководили всеми помыслами Ивана. Они только поженились, а он уже затеял ремонт. Юна не возражала, подозревая в душе, что он хочет избавиться не только от всего, что могло еще напоминать Корнеева (и гвоздь в стене, забитый когда-то Сашей, и пивное пятно, огромной медузой расползшееся над столом), но и доказать свою преданность ей. И вот однажды Иван ввалился в дом, нагруженный обоями, банками с олифой, белилами, красками.

— Вот так, моя маленькая, — услышала Юна. — Отметим наше счастьице ремонтом. Обновленная комната — это уже показатель нашего с тобой, дружок ты мой, благополучия. Пора осуществлять эту мечту, засучивать рукава и добиваться своего.