Инна Хаимова - На полпути к себе...

Юна знала, что свекровь ежемесячно высылает сыну деньги. Также знала, что она собирает им деньги на кооператив. Свекровь жила на юге, у моря, и в свой дом пускала отдыхающих с ранней весны до поздней осени. Кроме того, она получала пенсию и работала уборщицей в соседнем санатории. Деньги у нее «водились», и Юна не задумывалась над тем, хорошо или плохо брать деньги у матери мужа. Она не раз слышала, как Иван приговаривал:

— Наша мамулька, роднулька, наша единственная, постарается, чтобы мы с маленькой были людьми. Она все выложит! Да и я подсуечусь! Ты знай, я своего не упущу. Так, счастьице ты мое! Кусочек ты мой! Будь спок!

«Хороший у меня муженек. Зайчик… Я его уважаю», — убеждала себя Юна.

Завороженная суетливой деловитостью мужа, Юна легко оказалась вовлеченной в его дела, в поток его энергии. Вслед за Иваном она устремилась к жизненным высотам, которые, по их представлению, давали преимущество перед другими.

— Надо жить престижно, — говорил Иван, просто и незатейливо излагая свое понимание престижности. — Жить в своей квартире, и чтобы солнце в баккара играло, чтобы музыка в коврах тонула. И еще — моя малипусенька за рулем, а я сбоку, вот он я, незаметненько притулился. И все ниточки наших радостей у меня в кулачочке, — он потряс огромным кулаком. — Какую захочу, такую и дерну.

Юна ощущала всем своим существом его энергию, напористость и тягу к магическому для него понятию «престижность». Однако противиться Ивану уже не могла, да и не хотела! Юна соглашалась с ним, что надо жить только друг для друга, укрепляя семью и свое благополучие.

Однажды Иван ее попросил достать книгу. Так, ничего особенного, детектив, но дефицитный, читаемый нарасхват.

— Разведай у себя в редакции. Может, есть возможность купить? Пусть на заводе видят, что у меня он есть. А потом я сделаю великое одолжение мастеру — продам ему книгу. Мол, только из уважения! Да еще скажу, что у жены в редакции спокойно можно достать ценные книжки. Мастер их любит. Пусть передо мной заискивает. Потом сгодится, что стребовать за сделанное одолжение. Душить их надо одолжениями. Вот так! — и Иван слегка обвил ее шею своими длинными пальцами.

Кого «душить их» — Юна не поняла, но почувствовала удушье. И может быть, впервые взглянула на Ивана, на его руки по-новому, другими глазами. Нет, уже давно он не виделся ей мальчиком, требующим опеки. Его слова поразили ее, но все же она постаралась свести все к шутке. Осторожно высвободившись, Юна сказала:

— Ого, какой у меня муженек! А он, оказывается, и правда хват. С таким мальчиком и в самом деле не пропадешь!

Поначалу ее коробили подобные признания мужа. Но Юне хотелось все большего достатка. Она будто с кем-то соревновалась, сводила счеты. Возможно, это был Корнеев, который ушел из ее жизни, но, вероятно, подспудно все же жил в ней самой. И может быть, она хотела убедить себя, что не пропала без него, а, наоборот, любима и живет богато? Все может быть.

Иван проявлял свою заботу о Юне не только на словах, но и на деле.

Вон и незаметно год прошел, как она носит кольцо. Порой ей даже кажется, что на пальце у нее горит маленькое солнце. А как изменилась комната! Немного потерпеть — и квартира будет. И, наверное, прав Иван, что ей все завидуют. Ей — когда-то бесприданнице и сироте.

Конечно, «сирота» слишком сильно сказано, и не совсем это правильно; полусирота — точно. Как он ее в первый день назвал? «Никудышная». Теперь она уже не «никудышная». Живет престижно, благополучно.

Незаметно для самой себя Юна понятия «престижность» и «благополучие» уравняла в значениях, сделала их взаимосвязанными и немыслимыми друг без друга.

Не замечала Юна и того, что стала все чаще идти у Ивана на поводу, на многое смотреть его глазами.

Вместе с ней сотрудницы редакции радовались повороту в ее судьбе. Но… на седьмом году ее работы и третьем году замужества в редакции получила повышение одна сотрудница. Она давно тут работала. Юну же оставили на прежнем окладе. Она не огорчилась — сотрудница через год должна была уйти на пенсию, а недавно похоронила мужа.

И вообще-то, может быть, и не появилось бы в душе Юны смятения, если бы, придя домой, она не рассказала Ивану, как само собой разумеющееся, об этом событии.

— Ты что, дурная? Блаженная? Ну Юнона, Юнона! — вдруг взорвался Иван. Он не произносил больше своих сюсюкающих слов. — Разве можно от своего отказываться? Моя мамулька знаешь как учила? Она говорит, что надо свое завоевывать, даже если приходится выдирать из глотки… Короче. В первую очередь о себе надо думать! Славу богу, ты не ребенок. Сама должна понимать такую простую вещь, что всем ненауступаешься! Злости в тебе мало. А без злости ничего не добьешься… Завидуют тебе…

И Юна разозлилась… на руководство редакции. Что, она хуже других? Видно, прав Иван, что завидуют ей. Ее замужеству, благополучию. И она пошла к заведующему, чтобы выяснить: почему ее обошли? Почему не повысили? Она ведь имеет все права…

— Я думал, в вас благородство есть, — нахмурился Мокану. — Все годы, что мы вместе работаем, я даже не сомневался в этом. Жаль мне вас, Юнона Васильевна, — он впервые назвал ее по имени и отчеству. — Очень жаль. Я от вас такого не ожидал. Кстати, например, Валентину Ивановну надо было бы раньше всех повысить — сама отказалась. Заявила, что подождет. Ну, не будем терять время, идите работайте, — сухо закончил заведующий.

Когда раздраженная Юна вернулась домой, Иван вроде посочувствовал ей, стараясь ее успокоить. Но его сочувствие лишь вызывало озлобление, раздражение против людей, с которыми Юна работала. Со стороны могло показаться, что Ивану даже доставляет удовольствие сложившаяся ситуация.

— К большому несчастью, я оказался прав, — покачал головой Иван. — Не считаются с тобой. Не зависят — вот и не уважают. Выходит, не нужна ты им, — голос Ивана звучал искренне, и Юне думалось, что, кроме мужа, у нее никого нет. — Нечего тебе больше на них корячиться, — продолжал он. Ей уже не резал слух лексикон мужа, она в нем слышала только его правоту. — Пусть без тебя побудут. Сама говорила, что работы невпроворот, а людей нет. У меня знакомый есть. Враз тебе бюллетень нарисует. Тем более что при твоей болезни ты всегда можешь освобождение взять. А он обязан мне кое в чем.

Больничный Юне «нарисовали».

«Пусть покрутятся без меня. Пусть эта Лидия Антоновна свое повышение и отработает», — злорадствуя, рассуждала она сама с собой.

Придя вечером с завода домой, Иван спросил, как обычно: «Ты меня уважаешь?» — и, получив подтверждение, протянул Юне красивую сумку.

— У нас в цехе женщина продавала. А я о тебе, мой миленький, только и думал. Чем обрадовать, думал. И вот тебе сувенир, в некотором роде — презент! Пусть еще больше завидуют. Не понравится — другую купим. Еще лучшую. Ты только скажи. Мне все исполнят. Есть знакомые…