Пьер Леметр - До свидания там, наверху

Рабочие видели только спину клиента, который вел себя спокойно, впрочем вскоре он ушел, встреча длилась недолго, это был плохой знак, он не сделал заказ. Тем не менее хозяин вышел к ним с довольным видом, что было тем более удивительно, что он не любил, когда какое-нибудь дело срывалось. Он не мог прийти в себя от удивления: он получил четыреста франков только за то, что объяснил этому господину, что не знает, как зовут того клиента, мужчину среднего роста, нервного, можно сказать, взволнованного, возбужденного, который авансом оплатил наличными половину стоимости заказа, остальное накануне отгрузки, но куда направили товар — неизвестно, потому что за пачками приехал рассыльный; однорукий парень с тележкой, бойкий малый.

— Он здешний.

Вот и все, что узнал Анри. Владелец типографии лично не был знаком с этим рассыльным с тележкой, но он его и раньше видел; одноруких нынче полно, но однорукий с тележкой — это встречается реже.

— Может быть, он не совсем здешний, — еще сказал печатник, — я имею в виду, может, он не из этого квартала, но, должно быть, живет где-то поблизости.

Семь с четвертью.

В холле запыхавшийся, бледный, близкий к апоплексическому удару Лабурден возник перед Перикуром.

— Господин президент, господин президент, — (даже не поздоровавшись), — знайте же, что я тут абсолютно ни при чем!

Он протянул «Пти журналь» с таким видом, будто газета жгла ему руки.

— Какая катастрофа, господин президент! Но я даю вам слово…

Как будто его слово когда-нибудь и в чем-либо хоть что-нибудь значило.

Он был готов разрыдаться.

Перикур схватил газету и заперся у себя в кабинете. Лабурден остался в холле, не зная, как ему себя вести: следует ли уйти или надо что-то делать? Однако он вспомнил, что президент часто повторял ему: Лабурден, никогда не принимай решения сам, всегда жди, что тебе велят сделать.

Он решил ждать распоряжений, устроился в гостиной, появилась горничная, та, которую он незадолго до этого полапал за грудь, брюнеточка, весьма привлекательная. Она остановилась на расстоянии и спросила, не угодно ли ему чего-нибудь.

— Кофе, — удрученно сказал он.

Лабурдену все обрыдло.

Перикур еще раз перечитал статью: скандал разразится сегодня вечером или завтра. Он положил газету на стол без всякого гнева — слишком поздно. Казалось, что с каждой плохой вестью он становился на сантиметр ниже ростом, его плечи опускались, спина сгибалась, он оседал.

Сев за стол, он посмотрел на газету, лежащую перед ним вверх ногами. Искры, вызванной этой статейкой, будет достаточно, чтобы вспыхнуло пламя, размышлял он.

И кстати, был прав. Как только о заметке своего коллеги по цеху из «Пти журналь» узнали журналисты из «Галла», «Непримиримого», «Времени», «Парижского эха», они засуетились, бросились вызывать такси и звонить знакомым чиновникам. Администрация на все вопросы отвечала молчанием, и это было признаком того, что за этим что-то кроется. Все приготовились к бою, уверенные, что, как только заполыхает пожар, трофей достанется тем, кто окажется в первых рядах.

Накануне, когда он открыл роскошную коробку из «Бон Марше», снял папиросную бумагу и обнаружил ужасающий набор всего, что накупил для него Альбер, Эдуар испустил радостный крик. Он тотчас пришел в восхищение. Там были доходящие до колен короткие бриджи цвета хаки, бежевая рубашка, ремень с бахромой, какие были у ковбоев на иллюстрациях, гетры цвета слоновой кости, светло-коричневая куртка, походные носки и шляпа с широченными полями, должно быть предназначенными для защиты от солнца, которого в тех краях следует опасаться. И повсюду карманы, не знаешь, к чему столько. Маскарадный костюм для сафари. Не хватало только патронташа да ружья метр сорок длиной, чтобы превратить его в Тартарена, почище того, что у Доде. Он тотчас надел костюм и, глядя на себя в зеркало, зарычал от счастья.

В этом невиданном костюме он предстал перед гарсоном «Лютеции», который принес ему в номер заказ: один лимон, шампанское и овощной суп.

Костюм был на нем, когда он сделал себе укол морфина. Ему еще не было известно, что эффект от чередования морфин — героин — морфин может быть и катастрофическим, кто его знает, но пока что он испытывал улучшение самочувствия, расслабление, покой.

Он повернулся к дорожному сундуку от «Globe-Trotter», потом подошел к окну и раскрыл его нараспашку. Он питал особое пристрастие к небу Иль-де-Франс, с которым, по его мнению, мало что могло сравниться. Он всегда любил Париж, покинул его, только чтобы пойти на войну, и никогда не помышлял жить где-то в другом месте. Странно, но даже сегодня. Несомненно, действие наркотиков: нет ничего окончательно реального, ничего окончательно достоверного. Все, что вы видите, не совсем реальность, ваши мысли порхают, ваши замыслы похожи на миражи, вы живете в мечте, в истории, которая не совсем ваша.

А завтра не существует.

Альбер, который в эти дни меньше всего был склонен думать об этом, был совершенно очарован. Представьте: сидящая на кровати Полина, ее плоский живот с прелестно очерченным пупком, ее совершенно округлые груди, белые, словно вылепленные из снега, с ареолами такого до слез нежного розового цвета и потревоженный маленький позолоченный крестик, который никак не может найти себе место… Зрелище тем более волнующее, что она в рассеянности не обращает на это внимания, волосы у нее все еще взъерошены, так как только что она бросилась в постели на Альбера. В атаку! — смеясь, крикнула она и напала на него спереди, смелая, как никто другой, она быстро взяла верх над ним, и понадобилось немного времени на то, чтобы он, побежденный и довольный своим поражением, сложил оружие.

У них было немного таких дней, как этот, когда они долго тешились в постели. Случалось раза два-три. Полина в доме Перикуров часто работала по какому-то немыслимому графику, но не на этот раз. Что до Альбера, то он официально числился выходным. По случаю Четырнадцатого июля, объяснил он, банк предоставил выходной. Если бы Полина не работала всю жизнь прислугой на побегушках, она бы удивилась тому, что банк что-либо дарит, а так она сочла это рыцарским поступком со стороны работодателя.

Альбер вышел купить булочек и газету; хозяева разрешали пользоваться плиткой «исключительно для приготовления горячих напитков», так что они могли с полным правом сварить себе кофе.

Полина, в чем мать родила, лоснящаяся после развернутых ею боевых действий, пила кофе и разбиралась в завтрашних празднествах. Она сложила газету так, чтобы удобно было прочесть программу.

— «Украшение флагами и освещение главных памятников и общественных зданий». Вот, наверное, красиво будет…

Альбер заканчивал бриться: Полине нравились мужчины с усами, да в то время других и не было, но она ненавидела колючие щеки. Царапают, говорила она.