Евгений Князев - Золото имеет привкус свинца

Лютый приблизился к Сергею и прошептал синюшными губами: «Я подслушал разговор старшего с начальником конвоя, нас, после окончания погрузки, приказано отправить в расход, так что смекай, Писатель, воздух нюхай, Вологодский конвой шутить не любит».

— Вы что там шепчетесь, гниды вонючие, — розовощекий охранник подошел к Лютому и наотмашь ударил его прикладом по голове. Зэка спасла войлочная шапка-ушанка, он упал на бетонный пол и закрыл лицо руками, из почерневших от мороза ушей червонной змейкой юркнула за шиворот горячая кровь.

— Вставай, сука, я, что ли за тебя корячиться буду, — автоматчик пнул кованым сапогом в тощий бок Лютого, — бегом работать, мразь колымская.

Лютников, казалось, только и ждал, когда охранник расслабится после такого монолога и, утолив свою ярость, на секунду отвлечется. Такой момент настал. Розовощекий обернулся к напарнику и крикнул: «Ефрейтор, открывай задний борт, начинаем погрузку». В ту же секунду Лютый резво, как горный баран подскочил на месте и, будто спотыкнувшись о невидимую преграду, обнял своего обидчика за плечи, в татуированной руке блеснуло лезвие заточки. «Ты чего лапаешься, словно на бабу лезешь» — взревел Охранник, но вдруг захрипел, закашлял, розовая пена потекла изо-рта, а из сонной артерии на бычьей шее, толчками брызнула алая кровь.

Второй автоматчик кинулся, было, к своему товарищу на помощь, но споткнулся об подставленную ногу Писателя и, растянувшись на бетонном полу, гулко стукнулся головой о неподвижный пакет с золотыми слитками. Лютый, словно голодный волк, с диким хрипом набросился на свою новую жертву и, не дав бедолаге опомниться, с размаху вонзил блестящее лезвие самодельного стилета в горячее, клокочущее горло вояки, да так, что длинное, сверкающее серебром, острие, пробив глазное яблоко левого глаза, с мерзким свистом выскочило наружу, орошая алой кровью серые слитки золота.

Все произошло за какие-то считанные секунды, и Сергей еще стоял, опустив руки, тяжело глотая очередную порцию морозного оксигена, когда Лютый уже стягивал хромовые сапоги, с, еще бьющегося в конвульсиях, бывшего образцового солдата из спецроты охраны ГУЛАГА.

— Чего замер, Писатель, это тебе не стишки бабам малевать, быстро перелатывайся, пора поменяться со своим крестником формой. Глянь, рванина, какие сапожки носят сержанты, — не мог успокоиться Лютый, поглаживая сверкающие гуталином голенища новеньких сапог, — в такой обувке и до Урала дотопать можно и до Аляски добраться — это, писатель, наш единственный шанс вырваться живыми на волю.

Серый трясущимися руками снял хрустящую портупею и вытряхнул из теплого тулупа еще не окоченевшее тело бойца внутренних войск и, брезгливо взглянув на розовый волнующий зад дубака, он смачно сплюнул. Затем скинул с себя телогрейку, ватные штаны и натянул их на рыхлое, колышущееся подобно телячьему холодцу, посиневшее тело, словно на манекен эту, ставшую ему уже привычную, одежонку, на упитанное и лоснящееся от жира, тело служивого. Напоследок он вытащил из — под языка обломок безопасной бритвы и расписался на груди бывшего лучшего стрелка роты охраны имени «кумира зэков» — Лаврентия Берия.

Серый еще только примерял на свою голубиную грудь хрустящую зеленую гимнастерку, увешанную, блестящими разноцветной эмалью, значками ГТО, когда к нему неслышно, словно полярный волк, подошел Лютый и ткнул дулом автомата в голое плечо.

— Поторопись, Писатель, — зэк ногой перевернул труп солдата и присел на корточки, разглядывая чуть заметную рану на шее охранника в виде узкого отверстия с запекшейся черной кровью по краям, из которого все еще пузырилась розовая сукровица.

— Ха, а твоя фамилия значит Пушкарев, — Лютый ладонью смахнул кровь с часто вздымающейся в агонии груди конвоира, на которой красовалась алая роспись Писателя.

— Еще дышит, волчара, — Лютый большим солдатским штык — ножом раздвинул плотно сжатые челюсти солдата, — ишь ты, зубки — то у него из чисто червонного золота, — зэк ковырнул блестящим острием закаленной стали и на морщинистую ладонь плюхнулся золотой мост, обильно смоченный кровавой слюной. — Тащи его, браток, за штабеля, там будем кончать по команде старшого, — он передернул хорошо смазанный затвор на автомате, загоняя в патронник первую «ласточку смерти». — Минут через пять майор подаст свой петушиный голосок, а нам к этому времени надо закинуть золотишко в грузовик»

Лютый заточкой царапнул серую «чушку» в нижнем ряду пакета и оскалил от радости широкий рот, обрамленный частоколом железных зубов. Из-под серой краски высветилась желтым дьявольским светом полоска сверкающего металла.

— Мы богаты, Писатель, мы сказочно богаты и скоро будем свободны, ты хоть понимаешь это, по дороге, на первом же перевале, покрошим в винегрет остальных стрелков, а офицеришку возьмем в заложники, чтобы через запретку прорваться, а там либо в аэропорт рванем, либо на любой пароход в торговом порту и прощай Колыма. У меня в Магаданском торговом порту крановщицей бычит знакомая шалава, я с ней уже год переписываюсь, и адресок в голове забит, так что лови мою мысль на лету, «писатель-Пушкарев!»

Сергей усмехнулся, но ничего не ответил размечтавшемуся зэку. Он включил зажигание на электропогрузчике и, подцепив железными «рогами» первый поддон с пакетами, осторожно установил драгоценный груз в кузов. Тотчас рессоры фургона просели под тяжестью, и снаружи послышался голос майора.

— Эй, там, на складе, закругляйтесь и выполняйте дальнейшую инструкцию.

— Еще пару минут, товарищ майор, — крикнул Лютый и подмигнул Сергею. — Закидывай второй поддон, тихо прошептал зэк, закрывай борт и жди меня внутри будки, а я пойду еще раз напоследок орошу кровушкой колымскую землю.

Через минуту застоявшийся от мороза воздух встрепенулся от двух коротких и гулких автоматных очередей. Это был условный сигнал для шофера фургона, который тотчас запустил двигатель и включил первую скорость. «Эх, скорее бы домой» — думал молодой солдатик срочной службы и, закурив заначенную папироску, блаженно зажмурился от пестрых лучей ярко-желтого солнца, которое уже клонилось к закату, как и еще только что начавшаяся жизнь молодого бойца.

Трехосный «Зилок» медленно тащился вверх на самый крутой перевал под гордым названием Сталинский. Где-то далеко внизу, в пропасти лежала, так называемая, «Долина смерти». Здесь когда-то на этапе замерзли в одну ночь десятки тысяч безвинно осужденных русских людей вместе с грозной и преданной советской власти охраной и злыми сторожевыми овчарками. В снежной круговерти с трудом можно было разглядеть ржавые останки, сорвавшихся в пропасть и в прах разбившихся здесь когда-то автобусов и грузовых машин. Справа от дороги, на крутом заснеженном склоне, громоздились роскошные ели и сосны, а выше в облаках скрывались, покрытые льдом и снегом угрюмые вершины Колымского хребта, протянувшего свои отроги из глубины бескрайней тундры и вечной мерзлоты к самому Великому Тихому океану.