Думитру Попеску - Избранное

— Принеси еще помидоров, — равнодушно промолвил Курт.

Он не сохранит ничего, никакого воспоминания, ничто не привязывает его ни к кому — вот его кредо. Тони знал это. Но ведь человеку нужно, чтобы воспоминание, пусть даже неприятное, привязывало его к местам, где он побывал, к людям, которых он встретил. Как теперь к этим двум девушкам. Девушки, девушки… От Рыжей в памяти Тони останутся только ее крутые гладкие бедра с необычайно белой кожей. Комично, но вся ее красота заключалась именно в бедрах. Все остальное у нее было потасканное и увядшее. Один знакомый Тони, художник, женился на исключительно уродливой женщине только потому, что у нее была очень гладкая кожа на бедрах. И у Рыжей так же. Эту кожу можно было ласкать, точно какой-то округлый плод, мерцающий свежим, живым светом. Но кроме этого — никакой красоты. Огромный нуль. «Нуль, в котором где-то прячется бриллиант», — усмехнулся про себя Тони.

Кто-то постучал в ворота (городок был просто разбогатевшим большим селом), и Толстушка вышла. Она вернулась, совершенно переменившись в лице, и молча стала в дверях.

— Что случилось? — забеспокоилась Рыжая.

— Оборотень…

— Что? — Рыжая побледнела.

— Этой ночью опять приходил оборотень…

Теперь они обе выглядели как привидения. Они не боялись оружия, бомбежек, войны. Но оборотень пробуждал в них животный страх. Лица обеих походили на маски.

— А мы так спокойно спали эту ночь, — с расстановкой произнесла Толстушка.

Ее слова звучали наивно. Девушки не были развратны, даже не знали как следует своего ремесла — дилетантки, извлекавшие выгоду из сутолоки военного времени, Жалкую выгоду, разумеется.

— Вдруг оборотень придет сюда? — все так же медленно проговорила Толстушка.

— Пошли, — сказал Курт. — Никакого оборотня нет, одурели вы, что ли?! Пошли… До свидания, голубки.

Они вышли, оставив девушек в панике.

— Надо немножко пройтись, — сказал Курт, — сделать моцион перед тем, как вернемся домой.

— Хорошо, — ответил Тони и засмеялся, подумав о том, что́ называет «домом» человек, который идет рядом с ним.

— Надо сделать разминку, заняться спортом, — добавил Курт, упруго шагая. — Мне моцион необходим, иначе я костенею.

— Что ты думаешь насчет оборотня?

— Глупости… Утренняя прогулка бодрит… Спорт… — Тони больше не слушал его. Ему было известно, что Курт занимается спортом. В сущности, Курт всем занимался, как спортом. Когда он ел, когда говорил, когда любил — все это был спорт. У него все шло от кожи, от бицепсов и трицепсов, от мускулов. Он мыслил мускулами. Словно голова выполняла лишь эстетическую функцию — придавать ему сходство с людьми.

— Уже две недели люди в панике…

— Скоты.

— У нас еще не вывелись суеверия, так что это объяснимо.

— Пустые бредни…

— И кое-кто в городе утверждает, будто видел оборотня.

— Заразились от караульных. Страх заразителен, как проказа или как чесотка, — сказал Курт.

— Один из солдат погиб от пули. И выяснить не удалось — застрелился ли он сам или другие застрелили его ночью, по ошибке.

— Шеф говорит, что они валяли дурака и застрелили его нечаянно, — сказал Курт.

— А ты как думаешь?

— Ничего не думаю. Ты веришь в оборотней?

— Нет.

— Так чего же ты их слушаешь?

— У них реальный страх, ужас. Возможно, оборотень — только предлог, отдушина, которая появилась очень кстати. Так или иначе, они действительно напуганы. Ты не хочешь ничему верить…

— Меня это не интересует.

— Почему ты не попытаешься объяснить себе их страх перед оборотнем? В течение двух недель каждую ночь оборотень швыряет камнями в караульные будки. Во все четыре. Часовые перепуганы. Я усилил караулы, расставил вокруг людей для слежки — все тщетно. Там не проходит никто, кроме солдат.

— Возможно, кто-то хочет напугать часовых этими нелепостями, чтобы они покинули склад. Не надо забывать, что это склад боеприпасов. Если кто-нибудь воображает, будто доберется до… Вздор, — сказал Курт. — Хотя, в конце концов, склад можно и захватить… Фронт недалеко, почему бы и нет? Но это уж их дело. Впрочем, может, это и настоящий оборотень, не спорю…

Сейчас безразличие Курта было благодушным и мирным. Но так же легко оно могло стать и преступным. Оно — палка о двух концах, как принято выражаться. Все зависит от того, как повернется дело.

А может быть, его деланное безразличие имело свои основания? Быть может, что-то довело его до этого? Но что же именно? Курт никогда не говорил о прошлом, словно он и на свет-то родился только в самый день их знакомства. А до этого дня простиралась безграничная пустота. В Курте нельзя было разгадать ничего, кроме самого очевидного. И только это очевидное он и раскрывал, выработав для себя определенную линию поведения. Он был, хотя и не признавал этого, интеллигентом. И мыслил. Правда, мысли его немедленно принимали конкретную форму — форму прогулки, как сейчас, без фуражки, с заложенными за спину руками, или бесстрастной ласки, как вечером у девушек.

— Жизнь не находится ни позади, ни впереди, — обычно говорил он. — Она здесь, в нас, в эту минуту. Все остальное в счет не идет.

В таком случае почему же это настоящее все-таки оставляет его равнодушным? Даже ужас солдат и горожан перед оборотнем для него бредовая нелепость. Хорошо, оборотень существовать не может, но страх существует. Почему ему это неинтересно? Или в будущем ему ничего не светит, поэтому он ко всему безучастен? Тони знал, что Курт не мечтает даже о повышении в чине, не испытывает этой идиотской жажды увидеть себя в должности, для занятия которой считаются необходимыми хотя бы относительные мужество и героизм.

— Поиграем в футбол?

— Я не очень-то умею, — сказал Тони.

— Ничего, научишься.

Они дошли до своей квартиры. Курт, машинально козырнув, вошел, вернулся с мячом и довольно быстро надул его. Этот мяч он привез из дому и не расставался о ним с самого начала войны; он возил мяч с собой, выпустив из него воздух. В свободные минуты Курт играл в футбол, чтобы размяться. В последнее время играл почти ежедневно, порой даже один. Склад боеприпасов ни в какой мере не походил на фронт. Его охраняли румынские солдаты. Курт и еще четверо немецких офицеров должны были только наблюдать за ними при посредстве Тони, тоже имевшего офицерский чин.

— Вставай на ворота!

Они разулись и поставили с обеих сторон ворота: по два сапога справа и слева. Кое-кто из солдат тоже захотел играть, и Курт им разрешил. Играли солдаты плохо, почти все они были из деревни, и обводить их не представляло трудности. Курт размялся, забив несколько раз мяч в охраняемые Тони ворота. Потом началась игра.

Тони смотрел, как уверенно и стремительно бегает Курт, ему удавался любой хитрый ход. Сейчас его интересовала только игра. Неужели он стремится лишь к тому, что можно осуществить немедленно? Что было с ним прежде? Прошлое Курта безмолвствовало, и он предпочитал играть в футбол или спать с Толстушкой, чем говорить. Он ненавидел слова.