Думитру Попеску - Избранное

— Слышишь петухов? — спрашивал Пэуникэ. — Они смотрят на Большую Телегу, и, как колеса покатятся, петухи закричат, чтоб она не скатилась с неба, чтоб ее не украли драконы.

— Сказки…

— Да нет же, потому-то петухи и не спят… Они только прикидываются, будто заснули.

Теперь Зорина глядела, как удаляется половинка перерезанной стрехой луны. Кусая платок, слушала дыхание и часы Ангелаке. Муж был рядом, но она не глядела на него, она дожидалась петушиного крика, собачьего лая, чего угодно, лишь бы не стояла такая тишина, лишь бы не оставаться одной в комнате. Спать она не могла, и, даже если ее ресницы смыкались, ей никогда не снилось то, что она хотела, а все снился Ангелаке: то он беседовал с Порфириу о лавке, которую они намеревались открыть, то отдавал приказания своим подручным, ездившим по всей стране скупать для него пшеницу; ей даже снилось, как он ровно дышит ночью. И не было возможности хоть раз услышать во сне песню кларнета; и скольких знахарок она ни расспрашивала, ни одна не могла объяснить, почему она не может спать ночью, а если и засыпает, почему ей не снится то, о чем тоскует ее душа, как снилось в годы девичества. Ее тянуло схватить ведро и побежать к мостику у колодца, наполнить его водой. Но пить не хотелось. И колоды, и корыта еще с вечера наполнили батраки.

Лунные лучи падали на Ангелаке и освещали его лицо. Он спокойно спал. Глядя на него, Зорина кусала платок. Она измолотила бы его кулаками, чтоб он проснулся, завопил, убежал. Но все это было бессмысленно, все равно не позовет ее Пэуникэ к колодцу. Он стал так далек от нее, словно больше не жил в селе.

Внезапно до нее издалека донеслась протяжная знакомая песня. Ее всю обдало жаром. Она выдернула подол из-под Ангелаке и соскочила с кровати. Наскоро надела юбку и вышла, прислушиваясь к кларнету. Схватила с крюка под стрехой ведро, выплеснула воду и босиком побежала к воротам и по улице к колодцу.

Ночь как будто стала прохладнее. Зорина бежала, позвякивая ведром, сияющими глазами глядя на мостик. Она прерывисто дышала. Чем ближе она подходила, тем песня звучала дальше, словно Пэуникэ над нею смеялся. Но Зорина со всех ног бежала ему вдогонку. Вокруг колодца росло много шелковиц, и она не знала, за которой из них притаился тот, кто играл. Зорина дошла до мостика и поставила ведро на сток у колодца. Но никто не шел наполнить ведро… Ночь была теплая. Зорина огляделась вокруг и увидела, что на мостике пусто. Может, Пэуникэ пришел давно, а может, и вовсе не приходил. Она искала его вокруг колодца, надеясь, что он в шутку прячется от нее, но никого не было…

Стояла ночь — такая же, как все ночи, не слышалось ни живой души, спали и петухи, и собаки. Зорина ушла домой с пустым ведром.

Ветер, предвестник дождя, больше не пролетал по селу. И по полям тоже. Насколько хватал глаз, везде земля была беловато-желтая. Если долго вглядываться, на глаза навертывались слезы. Мирная зелень земли давно исчезла, ее пожрала сухая, ступавшая через межи смерть.

Пэуникэ глядел вокруг, пока у него не начали слезиться глаза. Хорошо рассмотрел площадку перед домом, и растрескавшуюся от зноя призбу, и сени, где было жарко, как в печке, осмотрел двери, сад и вышел на улицу. Затворив калитку, осмотрел и ее так же, как осматривал и до сих пор все, точно ему уже никогда это не увидеть. Зорина следила за ним из сада. «Чувствует, что больше до них не дотронется», — подумала она и перескочила через изгородь, чтоб догнать его на улице. Но Пэуникэ был уже далеко, возле колодца Иона Большого. Люди ждали его, опираясь на заступы. Пустая бадья стояла возле колодезного сруба. Пэуникэ пошатывался, голод выжал его, как тряпку.

— Пришли все? — спросил он, но никто не ответил, и он пересчитал их взглядом.

Людей пришло больше, чем обычно собиралось.

— Если отыщем воду, — сказал Пэуникэ, — нам тогда на все плевать… Сядем возле колодца и будем пить из тыквенной кружки холодную воду, потому что там, в глубине, она холодная… И вся зелень оживет, и вы все сильнее станете, вода из глубины — вода живая, нетронутая, она силы придает… А вы что, не верите?

— Я так думаю, незачем нам еще зря ковыряться, — произнес Ион Большой.

— Боишься? Почему ты боишься?

— Земля высохла, как мощи, как мертвая, зря мы…

— Должна быть вода, — сказал Пэуникэ, — только надо ее отыскать… Холодная вода, не эта болотная зараза, что еще можно найти в селе, в ней полно ила, она скорее тебе повредит, чем на ноги тебя поставит.

— Больно глубоко, — сказал Ион Большой. — Бадья уже не достанет до дна.

— Я принес две цепи, — ответил Пэуникэ, сбрасывая цепи с плеч на землю. — Надставим их — вот и достанет.

— Ничего не получится, не хочу я больше зря работать, — говорил Ион. — Пойдет дождь — вот и в колодцах будет вода…

— Будет, но в этом колодце все же будет самая лучшая вода… Давай помоги мне надставить цепи.

Но Ион не захотел помогать и отошел в сторонку. Он глядел на окружающих и ни в какую не соглашался, сколько ни просил его Пэуникэ. Его брал страх: вдруг оборвется цепь или кто уронит что-нибудь в колодец… Люди тяжело дышали, губы у них потрескались.

— Помоги ему, — сказал Фирайке, и Ион рассвирепел, услышав это. Он знал, что Фирайке и трое других инвалидов пьянствовали вместе с Кэмуем, и ему было противно и глядеть на них. Они все только и ждали, когда пойдут на поминки.

Окешел подошел к Пэуникэ и помог ему соединить, цепи. Ион глядел на него и думал: у Окешела дети, потому он и надставляет цепи. И у него, Иона, есть дети, но он не хочет поганить себе руки.

— Не стыдно вам, — крикнул Ион, — не стыдно вам ему помогать?

— Да почему же? — ответил Фирайке. — Ежели не поможем мы, село, так кто ж ему поможет? Должен же кто-нибудь спуститься в колодец, а он молодой, и силы у него есть, не мне же спускаться, на костылях!

— Пусть спустится, — сказал Окешел, — до чего ж хочется мне холодной воды.

Зорина подглядывала за ними издали, из-за шелковицы, не уронят ли они что-нибудь в колодец. Она схватит того за горло и задушит. Сейчас не стоило подходить к ним, они все равно не послушали бы ее, да еще позвали бы Ангелаке, чтоб он увел ее домой, пусть не мешает им заниматься делом. И если ее уведут домой, она ничего не увидит. Сейчас у нее хватало сил лишь на то, чтоб смотреть. И она смотрела, как Пэуникэ стал в бадью и как его, медленно вращая ворот, опустили на дно. Будь она его женой, она не пустила бы его, но она не была никем, даже любовницей, и душа у нее болела, но все было тщетно.

Ион Большой тоже подошел к колодезному срубу, чтоб быть поближе, раз они все-таки дали Пэуникэ спуститься. И Фирайке пробрался через насыпанные вокруг кучи земли к срубу. Ион отпихнул его назад.

— Держись-ка подальше, только мешаешь! — сказал Ион, но Фирайке не отошел и обеими руками ухватился за сруб.