Думитру Попеску - Избранное

В субботу утром, когда Мезат с Дориной уехали в город, чтоб купить грим и продлить срок разрешения, Петре и Савел, остановившиеся в доме у пожилой вдовы, вышли на улицу прогуляться. Они шли, заложив руки за спину, как это делали Антонио и Джорджикэ, фланируя по их городку. Когда их пригласили на свадьбу, они не долго думая вернулись домой к вдове, надели красивые цветастые рубахи, в которых выступали, и вечером явились на торжество. Дом, где играли свадьбу, они отыскали быстро, не пришлось даже спрашивать: во дворе какой-то старик бил в барабан так громко, что слышно было на все село. И то сказать, свадьбу и похороны всегда найти легко, можно и не спрашивать: иди туда, куда зовет тебя барабан.

Перед ними в дом вошел, покачиваясь, какой-то пьянчуга. Петре решил держаться за ним; передав Савелу широкополую шляпу, взятую у Мезата, он встал на руки и попросил Савела надеть ему шляпу на левую ногу. Гости, увидев, что он идет на руках, качаясь, как только что появившийся пьяница, перестали танцевать и, смеясь, окружили его. Петре шевелил левой ногой, и шляпа вертелась, кренясь то в одну, то в другую сторону, чуть не падая. А пьянчуга разглядывал себя, не понимая, над чем люди смеются. Эка невидаль — пьяный на свадьбе! Вот трезвому тут делать нечего!

И так, идя на руках, Петре затянул песню. Отец жениха подошел к нему, красный от смеха, и, когда Петре снова встал на ноги, как все люди, отец жениха чмокнул его в обе щеки.

За столом он посадил Петре рядом с собой. И Савела тоже. Все смотрели на них, как будто жениха с невестой и не было в комнате. А жених сидел, раскрывши рот, и время от времени ковырял в носу: он был совсем молокосос.

— Ты рад, что женишься? — спросил Петре жениха, громко чокаясь с ним.

— А то как же! — засмеялся парень, но тут же, взглянув на мать, сидевшую справа, залился краской. Когда же начались пляски, он потянул Петре за рукав и зашептал: — Жаль, что ты не будешь здесь на рождество… Пошли бы вместе колядовать, ох и много гостинцев собрали бы!.. А которые нас не пускают, тем мы ворота сносим.

— Что же, может, я и приеду, — сказал Петре и глянул на невесту: она была в соку, как айва осенью, так бы и съел ее с вином.

— Он еще о колядовании думает, — сказал Петре Савелу. — Не знает, бедняга, что отошло его время.

Пожалуй, только они и были трезвые из всей компании, и отец жениха начал сердиться.

— Обижаете вы меня, господа. Они уже стали «господами».

— Господа артисты, прошу вас, пейте, пожалуйста…

Скорняк немало повидал на своем веку, приходилось ему и в города заезжать, продавая душегрейки.

— Мы непьющие, — сказал Петре.

— Что так, господа?

— Да ведь нам пить-то без толку. — Петре очень радовался мысли, которая только что пришла ему в голову. — Не берет нас вино, сколько ни пей. Не пьянеем, словно пьем воду…

— Да будет вам! — Жених снова поковырял в носу.

— Верно говорю, только живот даром наливается, а к голове ничего не идет. Вот и не пьем мы. Я за жизнь не одну бочку вина выпил, пока не перестал пьянеть, — продолжал Петре, и захмелевшие гости слушали его развесив уши.

Савел закашлялся, чтобы скрыть смех. Никогда не случалось им выпить больше полстакана — ни у отца Шойму, ни еще где.

— Да, — продолжал разглагольствовать Петре, видя, что люди его слушают. — Для меня выпить двадцать стаканов — плевое дело! Да что двадцать! Двадцать четыре выпиваю одним духом, точно семечки лузгаю.

— Да не может быть! — сказал барабанщик, подходя к нему следом за другими гостями. — Не может быть, двадцать четыре — это порядком!

— Ты так думаешь? — презрительно посмотрел на него отец жениха. — Эти господа — артисты, — сказал он с гордостью, давая понять барабанщику, что у него на свадьбе гуляют самые избранные гости. — Артисты пьют — будь здоров!

— Уж больно много, — не успокаивался барабанщик. — Может, цепи-то они и рвут, но опрокинуть двадцать четыре стакана…

— Дурак ты, темный ты человек! — рассердился отец жениха. — Артисты — люди почтенные.

— А давайте посмотрим, как это так они пьют? — вступила в разговор свекровь, вне себя от восторга и любопытства.

— Как все люди пьют, ртом, — сказал отец жениха. — Дело ясное.

Петре взял со стола стакан, наполнил его доверху, так, что вино перелилось через край, и с отвращением, не глядя, выпил. По комнате прокатился вздох, и люди не заметили, как Петре закашлялся, словно подавившись вином. Выпили и гости, а барабанщик, вдохновившись, запустил барабанную дробь, как, бывало, по вечерам, когда сзывали всю деревню для важных объявлений.

Наступила тишина.

«Бум!» — палочка тяжело ударила по коже барабана.

— Один! — крикнул барабанщик.

Вино было красное — кровь земли, — от него першило в горле и перехватывало дыхание. Все смотрели на Петре, и потому он снова наполнил стакан и, опять не глядя, выпил залпом.

«Бум!» — загудел барабан, и барабанщик крикнул:

— Два!

Потом в ожидании третьего стакана рассыпал барабанную дробь.

— Он все выпьет, — сказал Савел. — Не стоит вам показывать, это страшный пьяница. — Но голос Савела дрожал, и никто не обратил внимания на его слова. Все глядели на Петре, который вдруг стал словоохотлив.

— Налей, — обратился он к отцу жениха, указав на стакан пальцем.

Тот подчинился, расплываясь в улыбке, и барабанщик крикнул:

— Три! — И снова ударил в барабан. Барабанная дробь застучала, как дождь по рогоже.

Петре стал думать, что все кончится быстро: вкуса вина он уже не чувствовал, и это его не волновало. Он только чувствовал, что языку очень хочется что-то сказать, язык сам по себе непрерывно двигался во рту, и Петре так и не мог понять, что такое хочет сказать язык, и все размышлял, почему это язык никак не угомонится. Он расстегнул ворот рубахи и подмигнул невесте. Вокруг рассмеялись, а Петре сделал вид, что сердится на отца жениха.

— Рука заболела, что ли, почему не наливаешь?

Савел потянул Петре за рукав, шепотом умоляя его остановиться, но Петре ничего не слышал. После восьмого стакана он сказал:

— Мир делится на две части, пусть Савел вам подтвердит, это я от него узнал: мир неодушевленный и мир одушевленный. Мир неодушевленный…

— Девять! — сказал барабанщик.

— …когда ты не можешь ничего сказать. Вот Савел решил однажды, что умирает, он чувствовал, что не может ничего делать, даже пальцем не может пошевелить.

— Десять! — сказал барабанщик.

— Одушевленный мир — это… Он движется! Делаешь, что хочешь. Пьешь, ешь, женишься. — Он потрепал по плечу жениха.

— Одиннадцать! — сказал барабанщик.

Теперь уже все гости, даже самые большие скептики, поверили. А Петре все пил и говорил так, будто и не притрагивался к вину.

— Я, если захочу, — сказал Петре, — могу все цепи в деревне разорвать.