Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга вторая. Звери

– Влас Микитич, тут же цельный арсенал. И винтовка есть?

– Есть, как не быть. И не только винтовка. Так как увозить будем?

Отец отошел немного от удивления, ответил:

– Да просто, Влас Микитич. Завтра сюда подводы пойдут за дровами, да несколько коней за бревнами. Ну и для тебя и твоего добра телегу пригоним. Собирай пока. Матвей сегодня у тебя останется, поможет. А я к нашим пошел. Надо им рассказать, сколько чего вывозить будем, да и спланировать, как и что.

На том и порешили. Это была самая странная ночевка в жизни Матвея. До полночи они с дедом Власом собирали и увязывали его пожитки. С ненужными вещами Влас Микитич расставался легко, отставляя их в сторону. Понимал, что много в тайгу не увезешь. И все же набралось достаточно, за долгую жизнь он сумел накопить прилично добра. Главным его богатством были рыбацкие принадлежности и оружие с боеприпасом, да оставшиеся вышитые женой косоворотки. Остальное – постольку—поскольку. Но оставлять лиходеям хоть что-то полезное он не хотел, поэтому собирали все. Отставленные в сторону ненужные лично ему вещи они потом еще раз осмотрели, забрав то, что может пригодиться другим. Остальное вынесли за ворота и сожгли в большом костре. Остатки каких-то тряпок догорали в огне, а Влас Микитич сидел на бревнышке и смотрел в огонь, прощаясь с прошедшим. Матвей не мешал, не лез с разговорами. Дед Влас заговорил сам, все так же глядя в огонь:

– Родился я, Матвей Матвеич, в этой самой деревне, давно родился. Десять годов мне было, когда в стране крепостину отменили. Помню, отец с мамкой все собирались тогда куда-то перебираться. А потом остались, не поехали. Братьев у меня было аж семь человек, да две сестренки. Пригожие такие, Авдотья да Агафья. Беленькие обе, ровно пшеничные волосы, косы толстенные, глазищи такие… Помню, Агашка как-то сбила подойник с молоком. Молоко по двору растеклось, мамка руками всплеснула. А Агашка стоит, кулачонки к груди прижала и глазищи свои на мамку подняла. А в них слеза закипает… и мамка даже ругаться не стала. Такая Агашка как ангелок стояла, у мамки рука не поднялась. Братья выросли да разошлись кто куда. Младшой, Петро, так вообще до Ново-Николаевска дошел. Работает там где-то, а где не ведаю. Мамка с отцом померли давно, а я вот остался. Сына родили мы с моей Машей, да померла она. Простыла и не выходили ее бабки. Сын вырос и в Бийск подался, ну да то ты знаешь. Живу сычом, думал уж помирать, а оно вон вишь как повернулось. Поскрипим еще чутка.

Матвей решился прервать рассказ:

– Влас Микитич, а патронов у тебя столько откуда? И прочего всякого?

Дед Влас усмехнулся:

– То от сына. Он каженный раз мне их из города везет. А я ж не охотник. Но хранил, думал, может ему пригодится. Но вот сейчас уезжать надо, не оставлять же. Пусть людям послужит это все. Мне без надобности, а так все польза.

Матвей кивнул согласно, зевнул широко. Дед Влас засуетился:

– Заболтал я тебя совсем. Ну-ка пойдем спать, голубь. Завтра дел много.

До рассвета оставалась пара часов. А там отец приведет подводы, и нужно будет помогать вязать бревна, грузить дрова. Предстоял следующий долгий день.

Солнце еще не поднялось над тайгой, когда первые кони ступили в быструю реку, преодолевая ее наискось. Дед Влас уже не спал и вовсю суетился у печки, выставляя на стол кашу и горячий чай. Матвей вскочил, умылся быстро, выскочил на двор, глянул из-под руки вниз, за реку. Идут.

Зевнул широко, потянулся с хрустом, отворил ворота. Первая подвода уже вползала в гору, влекомая кивающей на каждый шаг пегой лошаденкой. Дед Влас вышел на крыльцо:

– Матвей Матвеич, пойдем завтракать. А то ить не успеешь, закрутишься.

И то верно, дел сегодня много. Да и то одним днем вряд ли управятся. Много дров в деревне, в каждом дворе запас немалый с зимы остался.

Матвей выбирал из чашки остатки каши, когда дверь скрипнула, и в избу ввалился Никодим:

– По здорову, Влас Микитич. Привет, Матвей.

Дед Влас кивнул приветливо:

– И тебе не хворать, Никодим. Садись к столу, каша не остыла еще.

Никодим отказался:

– Спасибо, Влас Микитич, нет времени совсем. Давай мы пока твой скарб в подводу скидаем, да езжай с Богом.

Матвей подскочил, натянул овчинку, вышел вслед за Никодимом на двор, где пара старшаков уже складывали приготовленные к перевозке вещи. Каюр крутился тут же, пихая нос в каждый узелок – проверял, все ли правильно делают.

Быстро управились с погрузкой, не так и много вещей дед Влас решил с собой забрать. Подводу выгнали за ворота. Дед Влас вышел из дома, спустился с крыльца. Постоял немного, окидывая двор долгим взглядом, словно пытаясь запомнить. Затем повернулся лицом к дому, поклонился низко, перекрестил дом, перекрестился сам и пошел со двора, низко склонив голову…

Матвей постоял немного, провожая взглядом его сгорбившуюся фигурку, темным силуэтом выделявшуюся на фоне сложенных вещей, и пошел в сторону главной улицы, где кипела работа.

Солнце успело перевалить за полуденную черту, когда Матвей отправил последнюю из загружавшихся с утра подвод. Он с отцом и парой старшаков остался в деревне. Старшаков отправили в сторону дороги, следить, не появится ли кто посторонний. Сами же с отцом уселись на крылечке очередного дома, передохнуть. Руки саднило от постоянного соприкосновения с жесткой корой пролежавших зиму поленьев, да и бревен наворочали немало. Семь лошадей утянули с собой в тайгу по хорошей вязанке сухих бревен, годных для строительства. А ведь все эти бревна нужно было ворочать, обвязывать веревками… тяжкий труд.

Отец закурил, уронив на колени натруженные руки, сказал, глядя на Матвея весело прищуренными глазами:

– Любава все справлялась, как у тебя дела. А потом так и вовсе порывалась с нами ехать. Боевая девка, а, сын?

Матвей пожал плечами:

– Наверное…

Отец продолжил, прокашлявшись гулко:

– Кажется мне, сын, глянулся ты ей. И то сказать, жизнь спас девчонке. А девка она красивая, статная. Парни вокруг так и вьются, – и уставился вопросительно.

У Матвея при этих его словах сердце застучало радостно, но виду он не подал:

– Может и вьются, – буркнул угрюмо, глядя в землю.

Но отец, похоже, решил добиться ясности, и продолжил, посмеиваясь:

– А ты что же? Что думаешь? Про Любаву-то?

Матвей растерялся. Он не думал об этом, некогда было. Чувствовал и сам, что нравится Любаве. Она вообще легко влилась в их компанию. Поначалу девчата ревновали к ней парней, что и неудивительно. Яркая, гордая красота Любавы тянула парней как магнитом, и каждый старался заговорить с ней, помочь чем-то. Но она никого не выделяла, общалась со всеми одинаково дружелюбно, привыкая к таежной жизни. Для нее эта жизнь была внове. Деревенские девчата жили неделями на покосах и становой быт вести умели, а она и из города никогда не выезжала. Она не стеснялась обращаться с вопросами, когда что-то было непонятно или незнакомо, смеялась над своими ошибками, охотно бралась за любую работу. И девчата постепенно оттаяли, приняли ее в свою компанию. А еще Любава очень красиво пела. И иногда, сидя у большого костра, староста просил ее спеть что-нибудь. Над тайгой разливался ее богатый, глубокий и нежный голос. Разговоры у костра затихали, даже ребятня переставала гомонить. Мужики слушали, уставившись в огонь, а женщины тайком утирали невольные слезы.