Александр Григоров - Знать

- Это чурки с рынка разбираются, - догадалась Георгиевна, выглядывая из-за дерева.

- Ты слепая, что ли? - поинтересовалась Филипповна. - Это ж сутенеры с клиентами за проститутку дерутся.

Стычка переместилась от мусорных баков к пустой детской площадке.

- Средний айсберг весит двадцать миллионов тонн! - ударил Розуменко.

Противник кубарем выкатился из поля сферы. Остальные согнулись в боксерских стойках.

- На пароходах камбуз размещается сзади!..

- ...а на парусниках - спереди!

Первый нападающий достал из кармана картонный прямоугольник и вслух прочитал:

- Размеры обуви придумал Джеймс Смит в 1792-м году.

Защиту прорвало на уровне щиколотки. Пока знатоки справлялись с шоком, боец вне сферы вытащил подельников наружу. Они пришли в чувства и приготовились к атаке.

Но Дюжик залатал сферу постулатом из геометрии Лобачевского. Истомин шепнул медицинскую мудрость, окончательно вернув знатоков в боевое состояние. Из окна кричал Пользун, куривший на балконе. Другие соседи тоже высунулись, наблюдая за странной схваткой и грозясь вызвать варту.

По обе стороны сферы, накрывшей горку-слоника, люди были готовы высказаться в любой момент. Поняв ущербность своего положения, нападающие подняли руки и отступили к подворотне. Конфликт этим бы закончился, но Розуменко гаркнул в запале:

- Канарские острова названы в честь собак, а канарейки - в честь островов!!!

Двое, спотыкаясь отскочили. Третий упал на исходящий паром люк и не двигался.

Истомин прибежал первым: нащупал пульс, посветил в глаза, поднял раненому голову.

- Ну ты, Романыч, шмальнул. Зачем огнестрельным?

- Сорвался, - ответил Розуменко, - очень они мне не понравились.

- Обычные хулиганы. "Хомо гоп-стопус". - Дюжик приковылял последним, его зацепила фраза, которая разорвала сферу.

- Нет, Аркадий Филиппович, не обычные. - Розуменко расстегнул лежащему ворот и залез во внутренний карман. Извлек картонку с записанными знаниями. - У обычных хулиганов нет фраз дальнего действия с отметкой министерства безопасности.

Дюжик мельком глянул на картонку и присвистнул:

- На пару обойм хватит.

Когда Розуменко отошел, Истомин снова взялся осматривать РБСника.

- Да брось его, Володя, - сказал Степан Романович, - свои заберут. Уходить нужно, иначе скажут, что мы напали.

Истомин посмотрел исподлобья. Дюжик забежал в подъезд. Розуменко пошел домой.

- А где проститутка-то? - недоумевала Георгиевна.

- Какая? - удивилась Филипповна.

- Та, за которую сутенеры дрались?

В подтверждение Георгиевна кивнула на площадку.

- Тю, - сплюнула Филипповна, - дурак тебя понюхал, старую. Какие сутенеры? Ты что, не видишь - алкаши это. Пьянь залетная.

Володя дождался "скорую", шепча заклинания из учебника анестезиологии. Помнил не много, но и крохи спасли жизнь.

- Если бы я не верил своим глазам, - удивлялся хирург в неотложке, - то сказал бы, что в него стреляли из пистолета. Но раны нет. Очень странно.

В ту ночь Истомин в одиночку выпил две бутылки коньяка. К такому лекарству не прибегал лет десять. Наутро твердо решил вернуться в Харитонов и покончить с карьерой знатока.

"Хватит общественной деятельности. Какое врачу дело, кого лечить - знающих или невежд? Больны все, а кто думает иначе, тот - недообследованный.

Нечего врачу делать в штурмовом отряде".

Дюжик домой не собирался. Жена заочно подала на развод, Аркадий Филиппович заочно согласился. При этом чуть ли не каждый день созванивались и мило обсуждали раздел имущества. Интеллигентные люди, что говорить.

Лучшим другом Аркадия Филипповича стал Ростик. Они притягивались, как разноименные заряды - пожилой к молодому, мягкий к грубому, сдержанный к резкому. Дружбой их отношения назвать сложно, но в любом споре они стояли на одной стороне.

Впрочем, случались и разногласия.

- Как ты не понимаешь, - говорил Ростик, - если мы начали борьбу, нужно идти до победы на выборах. Нельзя сейчас отпускать власть, правильно говорит Розуменко. Пусть люди проголосуют, а там посмотрим.

- Я все прекрасно понимаю, Рост, но не согласен с такой категоричностью. Что нам принесет гражданская война? Злобу, кровь и разруху, чего у нас и так полно. Мы-то думали, что сможем доказать правоту силой, не верили, что сила обернется против нас. Сегодня они своих знатоков нашли, завтра наших переманят, кого больше - неизвестно.

Аркадий Филиппович не подозревал, насколько прав. В течение последующей недели патрули знати по несколько раз в день сходились в боях с "ротой боевого слова". И каждый случай был жестче предыдущего. Знать били и по другим фронтам. Со счетов исчезали деньги. По косвенным признакам Ростислав догадался, что это дело рук кого-то из знатоков, перешедших на сторону власти. Затем взломали электронную библиотеку - склад боеприпасов - и похитили три мегабайта знаний в текстовом формате.

События развивались на фоне совершенной неизвестности - пойдет ли знать на выборы. Ряды столичной армии уменьшились на треть - из-за перебежчиков и тех, кто вернулся домой. В большинстве своем дезертирами стали приверженцы Рёшика, потому его поддержка ослабла. Зато поднялся авторитет Розуменко, который лично участвовал в стычках с РБСниками, восполняя запасы знаний.

В такой ситуации Несусвету оставалось ждать, пока противник уничтожит сам себя. И Рёшик понимал это, стараясь использовать остаток влияния, чтобы уговорить знать на роль конструктивной оппозиции. Но приверженцев оставалось меньше, а тех, кто остался, Розуменко принял в свою, зарегистрированную для участия в выборах, партию. Сложность в том, что оба крыла знати по-прежнему находились в одном здании и терпели друг друга, скрипя зубами. Когда споры в курилке превратились в потасовки, Пользун не выдержал и позвонил Карпу Наумовичу.

- Нужно встретиться в присутствии журналистов, - ответил Рёшик на изумленное приветствие. - Тема - меморандум. Я складываю полномочия, вы гарантируете, что не будете преследовать моих сторонников... Хорошо, в вашем офисе в полдень. Документ я подготовлю, можете составить свой вариант - объединим.

Легкость, с которой Несусвет согласился, показалась подозрительной. Рёшик взял на ночь экземпляры из оружейной библиотеки - авось пригодятся.

Пользун оставил служебную машину, и пошел в офис Несусвета пешком.

Ему нравилось начало апреля. Не по поэтическим штампам - весна, ручьи, птицы, - а как состояние перемен. Вышел из-под тепла батарей, умирающих по окончании отопительного сезона, вдохнул свежий воздух и ощутил пестрый букет запахов. В нем - свежесть южного ветра, сырость обнаженной земли и вонь собачьих испражнений. О последней поэты не вспоминают, но с жизнью она рифмуется замечательно.