Александр Архипов - Истина Платона

«Это ж надо… такие, зараза, маленькие ручки, а как больно. Уй, бляха! Вот как можно такими пальчиками здорового мужика до слёз довести? Ну, прямо гадюка какая-то!» А о чём думать, когда из тебя нитки тянут? Ну, да! Нитки! Тянут-потянут, вытянуть, вашу маму, не могут!

— Верунь, красота моя, долго ещё? — заискивающе спрашиваю у медсестры, смахивая случайную слезу, пытаясь подхалимажем приблизить конец экзекуции.

— Товарищ майор, не дёргайтесь. Как маленький, ей Богу! На спине один шовчик снять осталось и на бочок, — сердитым голосом ответила пацанка-медсестра, звякая и щёлкая у меня за спиной блестящей нержавейкой.

— На бочок? Верок, в этой позе мы ещё не пробовали, — рисковал быть непонятым я.

Брошенный в сердцах в металлический лоток инструмент означал, что нитки из шва на спине наконец вытащены и можно ворочать офицерское туловище на левый бок. По шву на спине прошлись чем-то приятно прохладным, чуть защипало. Воздух наполнился плотным резковатым запахом, знакомым всем пьющим мужикам.

— Этиловый? — с надеждой косил я глазом в сторону военного медработника.

— Нет. Медицинский, — пискнула Верочка и, недобро улыбнувшись в зеркало над умывальником, начала медленно, миллиметр за миллиметром отклеивать пластырь со шва под правой подмышкой.

— Верка, зарр…

— Всё-всё-всё! Значит, так, Александр Васильич, боковой ещё лечим. Даже Михал Саныча звать не буду. Обрабатываю и заклеиваю, — склонившись над офицерским телом, бубнила Верочка, то и дело запахивая халатик на груди, успевая при этом с интересом поглядывать в зеркало. Смотрю — не смотрю?

А на что там смотреть? Пусть салаги-первогодки смотрят. Нам второй размер не по чину. Но девчонка, конечно, просто молодец, рука лёгкая и без серьёзного повода хирурга не дёргает, много работы на себя перетянула.

— Товарищ майор, через три дня приходите, снимем. Только старайтесь правую сторону не нагружать, не мочить и не потеть, — заклеивая незаживший шов, наставительно вещала медработник среднего звена.

— Ой, Веруська, не знаю! Пообещай тебе, а потом жениться будешь требовать. Слушай, а как у Боцмана дела? Передо мной заходил на перевязку.

— Тю! Да на вашем Боцмане всё как на собаке заживает! Зелёнкой вымазала и выгнала, а то начал мне тут… — насупила носик Верочка, но видно было по зелёным пальчикам, что зелёнку для старшего прапорщика не жалела.

Я уже начал одеваться, когда дверь в перевязочную открылась и ушастая голова санитара в очках и белом чепчике, шмыгнув носом, сказала, обращаясь почему-то к Вере:

— Майора Хмелева к телефону. Срочно. В кабинет главврача.

— Понятно, Семёнов! Не гоняй пыль в процедурной, иди уже, — прикрикнула по-хозяйски сестричка.

Дождавшись исчезновения ушей в очках, я достал из одного кармана куртки банку американской сгущёнки, из второго баночку «Пепси-колы» и поставил на перевязочный столик.

— Та не надо было… — шепнула сестричка, молниеносным движением переместив дары в нижний ящик медицинского шкафа. В шкафу что-то грюкнуло и покатилось… «Боцман расщедрился», — понял я, выходя из перевязочной и, не глядя, ущипнул за что-то Верочку. Мягкая. И тёплая.

Спустился на первый этаж, подошел к двери кабинета главного и, стукнув для приличия кроссовком по косяку, вошел. Хозяина не было, но трубка телефона лежала на столе. Интересно, кто такой терпеливый?

— Майор Хмелев, слушаю вас, — как бы по Уставу представляюсь.

— Санёк, здорова! Как сам? Починили тебя? А я тебя набираю, а дежурный — командир пошёл швы снимать, — жизнерадостно обрушился на мою голову начальник разведки бригады подполковник Белкин.

— Здорова, Белый! А что со мной станется? Ты ж знаешь, на мне как на собаке, — вспомнив Верочку и зелёнку, ответил я.

— Я чего искал-то? В 14–30 жду тебя у себя в штабе. Дело есть, и познакомлю кое с кем интересным. Заодно и пообедаем.

— Есть нигде не есть! Но смотри, я не на диете, — ответил я, предвкушая «штабные разносолы».

С главным разведчиком бригады Вадиком Белкиным мы были однокашниками и дружили ещё с курсантских погон. Вадька всегда был теоретиком. Аналитический склад ума Белого, его скрупулёзно просчитанные и разработанные боевые операции спасли не одну сотню солдатских жизней. Авторитетом он пользовался беспрекословным. На оперативных совещаниях комбриг с начальником штаба во время докладов заглядывали ему в глаза, вернее, в толстые линзы очков. И, если Вадька еле заметно кивал своей умной головой в такт доклада, значит лажи не было, что поднимало настроение у докладчика и повышало доверие к докладу у слушателей. Начальство главного разведчика уважало и берегло. А проверяющие и политотдельцы старались обходить стороной по причине его неуязвимости, острого ума и способности клеить несмываемые клички и прозвища. Как то: «Жопа тараканья», «Говнюк двуногий», «Член партийный» и так далее. Кому как повезёт. И ещё неизвестно, кто кого возьмёт за вымя. Повторюсь, подполковник Белкин — краснодипломник, интеллигент, эрудит, «Отличник боевой и политической подготовки», орденоносец и очки носит. Чуть не забыл! Член партии.

Перед походом в штаб бригады нужно было найти Боцмана. Ну, это было не трудно. Нужно просто идти на бу-бу-бу, бу-бу-бу, ха-ха-ха! В курилке, в окружении перебинтованных, загипсованных, корчащихся при смехе от боли и пошатывающихся от слабости раненых бойцов, стоял, пышущий здоровьем, с жирной зелёной полосой, от уха до уха, по всей морде, Боцман. Что он им рассказывал? Чем цеплял и веселил этих покалеченных мальчишек тридцатилетний дядька — старший прапорщик? В курилке был аншлаг! А бинтованный-перебинтованный зритель всё прибывал… Пришлось немного подождать до логичного окончания анекдота.

Я хорошо знал, что означают такие звонки Белого типа: «…жду тебя у себя…заодно и пообедаем…» Опаздывать было неприлично. Поэтому:

— Старший прапорщик Боцаев, соблаговолите подойти к офицеру!

— Есть, ваш бродь! — веселит перебинтованных Боцман.

— Меня Белкин вызывает. Проводи. Смутные сомнения гложут воспалённый разум, мой верный друг Горацио…

— Не понял, командир…

— Давай на базу, Зверю передай — пусть личный состав взбодрит, оружейку после занятий не опечатывать, выходы из расположения запрещаю. Действуйте, Григорий!

Перед кабинетом подпрыгнул и громко топнул, сбивая рыжую пыль с ботинок. Пробежался пальцами, как по клавишам баяна, по пуговицам куртки. И:

— Прошу разрешения, товарищ…

— Заходи, Сань, заходи, — неофициально пригласило меня официальное лицо, пожимая руку.