Валентин Тублин - Заключительный период

— Зыкин, что случилось?

— Я не знаю.

— А ты случайно не того? Ну-ну, я пошутил.

Шуточки…

А стрелка бежит и бежит — круг с четвертью, минута пятнадцать секунд на стометровке брассом — ни секундой больше, ни секундой меньше. Может быть, прибавить тренировок? Но он и так уже ходит двенадцать раз в неделю. Перестанем тогда ходить в кино — сходим после, книг мы не читали и раньше — тут ничего не выкроишь.

— Зыкин, надо нам что-то делать.

— Надо, Виктор Павлович. Но что?

— Мы решим это на тренерском совете.

А секундная стрелка — ни с места. Она забастовала, она безжалостна — чего-то она от тебя хочет, но чего? Тебе и так уже кажется, что ты не человек, ты машина для плаванья. Ты раздеваешься, закрываешь шкафчик, идешь в гимнастический зал — сотый и тысячный раз, разминаешься, идешь в душ, становишься на влажный и шершавый бетон стартовой тумбы — твоим ногам известны уже все выбоины всех стартовых тумб страны… «на старт»… «внимание»… Выстрел. Согнутые ноги послушно пружинят, руки идут вперед, угол входа совершенно идеален. Вода окутывает тебя со всех сторон, ты выныриваешь на поверхность, краем глаза ты видишь соперников — вы все пока еще рядом, плечом к плечу, да и на финише вас будут разделять секунды — или доли секунд, даже у поворота вы совсем еще рядом… надо бы прибавить после поворота, чуть-чуть прибавить, как в былые времена, когда кривая успехов поднималась круто вверх, — но те времена уже прошли; в воде — как, впрочем, и на суше — тебя не покидает чувство недоверия к самому себе. Ты уже не веришь в себя, ты уже заранее готов смириться с тем, что проклятая стрелка и на этот раз остановится, пробежав круг с четвертью, — так оно оказывается и на самом деле. Тренер показывает тебе секундомер, и ты видишь — одна минута пятнадцать секунд. Раньше — давно — тренер говорил: «Минута пятнадцать — прекрасно!» Затем он стал говорить так: «Минута пятнадцать — ну, ничего…» Теперь он просто показывает тебе секундомер. И молчит. И ты молчишь тоже, ни слова не произносится, молчание — и все. Но зерно уже брошено в землю, и всходы не замедлят себя ждать.

Тренера можно понять — и он понимает. Действительно, что же это — первый разряд в десять лет, первый — в двенадцать, и в пятнадцать, и… Где же рост? Неизвестно. Неизвестно, где рост, неизвестно, что случилось, неизвестно, как это исправить и чем это кончится — чем это может кончиться. И в самом деле, не происходит ли здесь нечто предосудительное: годы проходят, ты растешь, грудная клетка становится шире, угол входа в воду после старта давно уже идеален, а секундная стрелка по-прежнему застывает, пройдя круг с четвертью. Надо дать этому явлению хоть какое-то название, дать ему определение, истолкование и тем сделать понятным для всех. Это называется — неоправдавшиеся надежды. Так и написано было, и каждый умеющий читать мог прочитать это в газете; типографские машины равнодушно набрали и напечатали это черной краской по серой газетной бумаге: «…как пример неоправдавшихся надежд можно было бы привести…»

Отлив, начинается отлив. Ему пришлось испытать и это. Исчезли улыбки, исчезли друзья, они уходили вперед, они не оборачивались, как некогда не оборачивался он сам — ведь и ему было некогда, кривая успехов поднималась вверх, она звала — вперед, вперед, — разве есть время для того, чтобы обернуться…

— Товарищ Зыкин, мы должны с вами серьезно поговорить…

— Да, Виктор Павлович…

— Дело в том, что мы больше не можем…

— Да, Григорий Иванович…

— Надеюсь, ты и сам понимаешь…

— Да, Владимир Петрович…

— Нам очень жаль, но в связи с тем, что сборная… новые требования… часы тренировок… только для… нет, к сожалению, только поздно вечером… да, после двадцати трех или, скажем, в шесть утра… но ведь ты нас понимаешь?

— Да, спасибо, я вам очень благодарен, понимаю, да, я все понимаю…

Отлив. Отлив, отлив, снова отлив. Без просвета. Семнадцать лет, восемнадцать — отлив, ни с места. Не пора ли бросить все?..

— Как твой бывший тренер, я все же советовал бы тебе… институт физкультуры — это… ведь мы не забываем, что ты… Что? Технический вуз — по-моему, это глупо. А впрочем — как хочешь, извини, мне еще надо…

Девятнадцать лет, двадцать, двадцать один. Теперь ты вполне взрослый, усы и борода требуют особых лезвий. «Невой» или «Балтикой» не обойдешься; «MEM» — это еще куда ни шло, но лучше всего «Жиллет» — синий «Жиллет» в синей металлической коробочке с надписью по-английски — «Famous all over the world…» Да, ты уже большой, ты ходишь в институт и бреешься синим «Жиллетом», однако по утрам, вставая в половине шестого, ты все тот же, и кругом все то же, лишь слегка уменьшившееся в размерах, потому что твой рост уже метр восемьдесят один; поэтому и бутербродов стало больше на тарелке с голубыми цветами, и чай ты кипятишь сам, того термоса уже давно нет. И вот еще что: ты больше не спрашиваешь, во сколько тебе нужно вернуться домой. Кстати — бассейн при бане закрыт, давно прошло то время, когда в городе было два бассейна, теперь их уже десять, и в одном из них — в том, что разместился в бывшей лютеранской церкви — откуда у нас взяться лютеранам! — тебе выкраивают по старой дружбе место на дорожке; час времени с шести тридцати до семи тридцати. Благодари и за это. Благодари и за это, ибо на тебя уже все давно махнули рукой. И разве они не правы — ты здоров, как конь, метр восемьдесят один ростом, и выдуваешь в трубку спирометра более семи тысяч кубических сантиметров воздуха, а результат твой все ни с места, сопливые мальчишки могут дать тебе фору. Первый разряд в двадцать один год — в двадцать два года — в двадцать три… твое упорство выглядит простым упрямством, зря ты относишься к этому так серьезно. Говорят, ты даже читаешь книги австралийских тренеров и бегаешь по песку? Смешно это. В твои-то годы? Нет, не называй тренировкой то, что может быть названо купанием, да и вообще — не пора ли бросить все?

Сам он иногда думает точно так же — не пора ли бросить это все: мученья, режим, утомительные, изнуряющие кроссы — кроме всего прочего, это отнимает время от наук, не говоря уж об удовольствиях; ты должен изучить массу предметов — пусть половина из них тебе никогда не пригодится — начертательную геометрию, высшую математику, сопротивление материалов, теоретическую механику, строительные материалы; в мире осталось так много не прочитанных тобою книг, картин, которые ты не видел, фильмов, которые ты не смотрел. Кое-что ты наверстал, особенно в последнее время, но как много ты мог бы сделать, откажись ты от своей страсти, которая начинает уже смахивать на манию.

— Зачем тебе все это, — спросила тебя однажды девушка со странным, одновременно насмешливым и недоверчивым взглядом, — зачем?