Валентин Тублин - Заключительный период

Зубов спешил, а маленький зеленый трамвай, как назло, еле полз через город. Было жарко. Разноцветные дымы висели не растекаясь. Воздух, слегка замутненный пылью, дрожал. В просветы между зданий были видны домны. Толстые жгуты воздуходувных и всяких прочих труб опутывали их бока. За домнами высилась гора; вершину горы кто-то начисто выгрыз, и она походила на гигантское обезглавленное туловище.

Дома в центре были все одинаковые, пятиэтажные. Ближе к окраине дома стали терять этажи — сначала пятые и четвертые, потом и третьи. А окраина застраивалась большими домами — такими же, какие были в центре. Здесь пыль уже застилала солнце. Всюду темнели траншеи; ребра лесов, щетинясь, ползли вверх. Скрежетали бульдозеры, с наслаждением расплющивая старые бараки; выползая из-под развалин, они стряхивали с себя обломки.

Улочка, петляя, вела вниз, дальше и дальше.

— Сибайский вокзал здесь, что ли? — спросил Зубов, выйдя из трамвая.

Женщина, остановившись, закивала.

— Где ж он сам-то?

— На той стороне. Вон торчит, видите?

Пути были забиты. Платформы с гравием, песком, лесом, бетонными блоками, цистерны с нефтью… Маневровые паровозы, задыхаясь, выкрикивали: «Иду-у-у…» И тонко подвизгивали в конце: «О-и-ии!» Малярийно желтели таблички: «Не курить. Опасность взрыва».

На той стороне, за слоновьими тушами вагонов, торчал остроконечный шпиль с флюгером. Зубов взял его за ориентир и стал перебираться через пути. Где полз под вагонами, волоча за собой тяжелый чемодан, где переходил по тормозным площадкам.

Надпись гласила: «Сибайский вокзал».

Крутая крыша и шпиль напоминали китайскую пагоду. На чисто вымытых деревянных ступеньках безмолвно сидели люди, стараясь держаться ближе к тени, но тени почти не было. Зубов поставил чемодан, утер пот и спросил:

— Поезд не скоро?

Мужчина в черном, видавшем виды костюме ответил:

— Не скоро. — И, помолчав, добавил: — В двадцать три пятнадцать.

Было двенадцать часов дня. Зубов растерянно произнес:

— Что же делать?

Мужчина снова ответил без всякого выражения:

— Машину вот ждем.

Зубов с неприязнью посмотрел на мужчину. На вид лет сорок. Глаза полуприкрыты. Широкое, совсем простое, маловыразительное лицо. Неимоверной ширины плечи, Грузчик, наверное. Куда ему спешить?

— А что, если она не придет?

Мужчина не ответил. Потом раскрыл глаза, щурясь посмотрел на Зубова, на его чемодан.

— Студент, — сказал он утвердительно. — На практику. Да?

— Да, — ответил Зубов с плохо скрытой скромностью. — Инженер. На работу.

— Из Челябинска?

— Из Ленинграда.

Мужчина шевельнулся. Когда он говорил, лицо его, теряя невыразительность, твердело, взгляд становился цепким.

— Я был в Ленинграде, — сказал он. — После войны сразу… А здесь нужны люди, — добавил он без перехода и быстро, в упор, посмотрел Зубову в глаза, словно решая, относится ли он к числу людей, которые здесь нужны.

— Да, да, — невпопад сказал Зубов. Он слушал невнимательно. До цели оставалось всего двести километров. Ему не терпелось поскорее прибыть на место.

— А когда может прийти машина? — спросил он. Ни о чем другом он не мог теперь думать.

Машина появилась в тот момент, когда все потеряли уже последнюю надежду. Она вылетела из-за поворота, волоча за собой густой пыльный хвост, и, всхлипнув тормозами, остановилась в десяти метрах от людей. Тут облако пыли догнало машину, и на миг наступила тьма, в которой все исчезло. Затем из облака появился шофер. При виде его Зубов завистливо подумал: «Вот везет же людям!» Шофер и вправду был хорош — здоровенный парень с дочерна загоревшим красивым лицом и сильной шеей; небрежно расстегнутая гимнастерка придавала ему залихватский вид, что, впрочем, шло ему. Он постучал сапогом по скату и весело спросил:

— Ну что, есть желающие до Сибая? По пятерке с носа за все удовольствие.

Ожидавшие дружно поднялись.

И вот они уже в пути. Первые несколько километров были терпимыми, но потом началось нечто невообразимое. Шофер, очевидно, считал, что, уменьшив скорость, он унизит тем собственное достоинство. Возможно, у него имелись еще и иные соображения на этот счет. Как бы то ни было, скорость в семьдесят километров в час была его машине явно не по характеру и на каждой выбоине кузов подпрыгивал так, что казалось — еще немного, и он, оторвавшись, улетит ко всем чертям.

Когда машину встряхивало, все подскакивали, а затем опускались вниз с глухим стуком. При этом каждый раз женщина с ребенком на руках, сидевшая у левого борта, что-то произносила по-башкирски, тихо шевеля коричневыми губами, и еще крепче прижимала к себе ребенка. Рядом сидела старуха, поджав под себя худые ноги в черных нитяных чулках. Она молчала и только закрывала лишенные ресниц веки концом платка. Мужчина в черном пиджаке вначале успел заснуть, растянувшись на полу кузова, а когда стало трясти, выругался, сел, но глаза его по-прежнему были закрыты. Впереди, у самой кабины, сидели два пожилых казаха и две девушки, и Зубов смотрел и смотрел на них, а потом он уже потерял интерес ко всему на свете. После первых ударов о борт он сказал весело: «Вот это да!» Затем, по мере того как на спине и на боках у него появлялись синяки, веселость эта заметно убавлялась. Еще минут десять его поддерживала мысль, что это и есть те самые трудности, о которых он недавно мечтал. Это придавало ему мужества, и он лишь болезненно крякал, но в конце концов послал все подальше и старался только сжаться в размерах — правда, безуспешно.

А машина неслась и неслась, рассекая темно-желтую степь, тянувшуюся от горизонта до горизонта; много дней спустя Зубов понял, что, в сущности, так и не разглядел ее тогда.

Они были в пути уже более часа. Раскаленное солнце висело на бездумно ясном небе. Люди в машине покрылись тонким слоем пыли, что сделало их похожими друг на друга. Все степь и степь… Неужели здесь никто не живет? Нет, живут: промелькнул поселок — несколько глиняных домиков с плоскими крышами, белье на веревках, серый колодец… Собаки, отчаянно залаяв, бросились вслед машине — видно было, что подобное развлечение перепадало им не часто. Но они скоро отстали, и снова потянулась степь. Хотелось пить, в горле першило. Пыль, солнце… Было около пяти. Солнце осторожно поползло к горизонту. Тень машины, удлиняясь, послушно бежала сбоку. Наконец машина замедлила ход и остановилась. Это было как чудо — внезапный покой, тишина, тихое поскрипывание степных трав…