Александр Малюгин - Затмить Земфиру

Но как-то глупо говорить Ксюхе: Маня-де зацепила меня тем, что хочет «затмить Земфиру». Ксюхе будет обидно. Да и я буду выглядеть наивным доверчивым простачком.

– Чем зацепила? «Чей туфля? Моё. Спасибо». – Цитата не к месту – самое время выпить. – Там осталось немного бражки. Выпьем?

Ксюха покраснела. Кажется, рассердилась.

– Ну, не хочешь, не говори. А как ты, кстати, относишься к Маниной бисексуальности? Терпимо? Может, ты тоже «двустволка»?

– Ай-ай-ай, Ксения. Обидеть ребенка может каждый.

– Нет, правда. Она же перетрахала всех моих подруг. Рассказать пикантные подробности?

Теперь уже покраснел я.

– Где же ваша образованность и утонченность, герцогиня?

– Нет, рассказать?

– Ничего не хочу об этом слышать.

– Ясно. Ну и закрывай глазки. Удлиняй шею.

– Чего?

– Ты как Энгр [35]. – Ксюха наконец блеснула эрудицией. – Чтобы создать некий идеальный образ, берешь и удлиняешь девушке шею.

– Не умничай. Вообще ум женщины, чтоб ты знала, проявляется во взгляде, в коротких фразах, а не в глубокомысленных изречениях и бессмысленных улыбках.

– Это кто умничает-то? И потом, я вовсе не улыбаюсь.

– И шею удлинял Модильяни [36], по-моему. А не Энгр.

– И Модильяни тоже, – кивнула «Маха». – Сильное чувство изменяет пропорции.

– Да какое сильное чувство! – снова опрометчиво вырвалось у меня.

– Даже так? Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Нет-нет, это не про лесбийские дела... Про смерть одного Маниного друга.

– Про Димку, что ли?

– Про другого. До Димки.

– Боже, залежи трупов вокруг девушки.

– Вот я об этом же. Только сначала давай действительно выпьем. И, кстати, может, Надежду Борисовну куда-то переложить?

– Вспомнила! Мы ее не поднимем.

– Верно.

Дерябнули, и Ксюха начала свою печальную повесть.

Оказывается, Марину, Маню, из Бугульмы, из этой глухомани (Маню из глухомани – хорошая рифма), вытащил на свет божий, в Казань, некий Сергей Сноровский. В Бугульме проходил конкурс молодых исполнителей, и Сергей прибыл в райцентр вместе с отцом, известным республиканским композитором, автором патетических кантат и двух комических оперетт. Отец сидел в жюри, а сын болтался за кулисами Дома культуры, высматривал участниц посимпатичней.

Маня тогда была такая же светленькая, с челочкой, но с выбритым наполовину затылком – ноу-хау мамки, наказание за позднее возвращение домой под Рождество. На конкурсе она пела народный хит «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан...» Но не песней, а своим экзотическим затылком срубила девушка мажора из Казани.

После конкурса он пригласил ее в кафе. В тот же вечер, в гостиничном номере, певунья ему отдалась...

– Да ладно! – перебил я Ксюху. – Маня в первый же вечер отдалась? Туфта это!

– Не просто отдалась. Лишилась невинности. Она уже окончила школу, но под бдительным оком Надежды Борисовны до сих пор ходила в девственницах.

– Тихий ужас!

– За бритый затылок, я подозреваю, она таким образом мамке и «отомстила». Утром нашла Сноровского-старшего и все ему рассказала. Тот предложил первое место на конкурсе, деньги какие-то. Но Маня очень хотела смотаться из Бугульмы, сбежать из-под мамкиной опеки. Мол, ничего мне не надо, я люблю вашего сына и хочу только одного: выйти за него замуж и родить ребеночка.

– Ты не привираешь, Ксюх? Неужели Маня на такое способна?

– Ох, Модильяни ты наш! Способна, способна. Деньги же она у Димки брала, хотя уже тусовалась в Москве и в Казань обратно не собиралась.

– Ну, не знаю. Вообще-то я думал: «Русо туристо, облико морале, ферштейн?»

– Ферштейн, ферштейн. Но на самом деле я в том случае за сестренку – ты не представляешь, какая тоска в Бугульме и как над ней мамка там издевалась.

– Да представляю, она рассказывала. А теперь, после личного знакомства с Надеждой Борисовной...

Ксюха проявила инициативу – разлила в две розовые пиалы по капле бражки. Мы чокнулись.

– За что пьем?

– За что? За Москву! – «Маха» утерлась белым платочком и продолжила: – И вот, значит, переехала Маня в Казань. Стали они жить втроем. Мать Сереги давно умерла, когда он еще пацаненком бегал. Была я в их квартире казанской. С размахом хоромы, целый народный хор, простите за каламбур, можно поселить. Отец через полгода умер. Скоропостижно. В наследство Сереге отошла квартира и шкаф неозвученных партитур. Денег же товарищ композитор молодым ни копейки не оставил.

– Так они официально расписались?

– Нет. Гражданский брак. Суть в том, что Серега всю жизнь бездельничал, денег зарабатывать не умел. Маня-то хоть тексты одно время пристроилась сочинять...

– Какие тексты?

– Ну, композитор еще песенки писал, для всяких местных исполнителей. Давал Мане кассету с наигранными на фоно мелодиями. А она стишки стряпала типа: «Мне уже двадцать пять, а любимого заиньки нету...»

– Фу, какой пассаж!

– Долларов по сто Сноровский-старший ей платил. На эти бабки они с Сергеем и жили, сестренка еще умудрялась уроки игры на гитаре брать. Но вот классик скончался, все деньги проели...

– А мамка им совсем не помогала?

– Бегство Мани ее просто взбесило. Потом, правда, она успокоилась, думала, дело к свадьбе идет. Звонила Сереге и намекала: мол, засылайте сватов. Давайте сделаем все по-людски. Но они все чего-то тянули. Потом отец умер, не до свадьбы было. В общем, мамка плюнула на дочь, прокляла, можно сказать. И только когда уже Димка появился, она Маню простила.

– Прямо мексиканский сериал, – я снова потянулся к бутылке. – Дай передохнуть.

Мы дерябнули бражки, и я стал в сотый раз рассматривать портрет Одри Хепберн, висевший над головой Ксюхи. Какая четкость линий, ювелирный носик, глаза-махаоны, ясная цветовая гамма – черное, белое. Никакого импрессионизма. («Никакого модернизьма, никакого абстракционизьма!» – как орал Вицин, продавая коврики с русалками.) Отсутствие размытости, расплывчатости, дрожащих красноватых оттенков. И главное в божественной Одри – чистый незамутненный взгляд. Ну, бог с ними, с Моне и Ренуаром, но ведь Маню я действительно иногда рисую в своем воображении («Маха» права) – изменяя пропорции. Модильяни хренов. Хотя шея у певуньи и так, по жизни, длинная.

Ксюха, кажется, прочувствовала мои внутренние терзания и даже посветлела личиком. С вдохновением начала рассказывать, в какую аферу вляпалась ее сестренка вместе со своим гражданским мужем.

Проели последние деньги, и Маня стала уговаривать Сергея обменять квартиру. Четырехкомнатную на двухкомнатную. А на разницу жить, пока она не устроится петь в какой-нибудь клуб или кабак («Прямо с малолетства по стопам Земфиры», – подумал я с иронией.)

Сергей согласился – в общем, это был разумный ход. Зачем им на двоих такие хоромы? Но время было скользкое, время отморозков и беспредельщиков. Маня нашла какого-то «черного» маклера. «Двушку» им предоставили – и растворились с доплатой без следа.