Александр Малюгин - Затмить Земфиру

– А что за маклер был? – спросил я. – «Ловят?! Как поймают, Якина на кол посадить! Это первое дело!»

– Очень смешно. Будешь слушать дальше?

– Конечно. Но скажи, зачем ты мне все это рассказываешь? Да еще с таким воодушевлением.

Ксюха усмехнулась, красные пятна пошли по мучной шее.

– Ревность, мой друг, обычная женская ревность. И потом, я, может, не хочу, чтоб ты стал третьей жертвой.

– А я хочу. «Может, меня даже наградят. Посмертно», – отшутился я очередной цитатой. – Ну ладно, что было дальше?

– Какая-то мутная ситуация. Маня от Сереги ушла – свинство с ее стороны, конечно. Но и он хорош – мало того что на шее сидел, стал пить. Мебель, картины, сервизы – все пропил. Она и ушла. Потом дело дошло до партитур отца. Сергей хотел загнать их какому-нибудь коллекционеру. Понес к эксперту из местного отделения Союза композиторов, для оценки. Тот посмотрел, послюнявил страницы и сказал без обиняков, что все симфонические потуги папаши – дерьмо на дирижерской палочке. Так в лоб и бабахнул. В общем, никакой ценности эти бумаги не представляли.

Серега тем же вечером по обыкновению напился. Вусмерть. Что было дальше, можно только предполагать. Видимо, он решил сжечь рукописи отца в огромной кастрюле для хаша. Запылало жарко, огонь перебросился на пластиковые жалюзи, пошел едкий дым, затем вспыхнула мебель... В общем, когда потушили, нашли труп. Совершенно обугленный. Словно мумия тысячелетняя...

«Словно мумия», – повторил я про себя и вспомнил Египет. После утомительной экскурсии в Луксор мы как-то поспорили с Маней о том, почему в гробницах местной знати рядом с саркофагом стоит каменная статуя покойного. Гид говорил, что, по верованиям древних египтян, душа человека может существовать и после смерти – при условии нормального сохранения тела.

– Возможно, статуя, – сидя под пальмой, начал рассуждать я, – отражая лучшие черты и качества покойного, каким-то магическим образом замедляла тление. Гид рассказывал, помнишь, что ранние способы бальзамирования были все же несовершенны. Душа мумии, если так можно выразиться, держала равнение на статую.

– Не совсем поняла, – пробормотала певунья.

– Ну вот говорят: стареющая женщина, глядя в зеркало, должна видеть себя молодой и красивой, как прежде. И тогда стареть она будет медленнее.

– Интересная мысль. Но мне кажется, статуя – это просто замена тела в случае его неизбежной порчи. Новое прибежище души!

Оба наши предположения были фантастичны, «за гранью», но в то время я охотно «изменял пропорции», и Манина версия показалась мне более концептуальной...

– И куда же перелетела душа певуньи после гибели Сергея? – спросил я Ксюху. – Э-э-э, я хотел сказать, что с Маней было дальше? Она встретила Димку, еще кого-то?

– А, да, встретила Димку. И хорошо, что встретила. После таких потрясений у нее слегка поехала крыша. А Димка прочно стоял на земле и держал ее крепко, чтоб далеко не улетела. Как раз тогда, после смерти Сергея, и замаячил на горизонте этот лозунг – «затмить Земфиру». Впрочем, поначалу Маня организовала в Казани один из первых ее фан-клубов, стала во всем подражать Земе – прическа, одежда, очечки затемненные. Где-то с полгода откликалась только на имя Земфира.

– Что, она совсем там с ума сошла?

– Я и говорю, сошла бы совсем, если б не Димка. Он ее фанатизма не понимал, даже поколачивал порой за это. Он, повторяю, порядочное дерьмо. Но тогда, в то время, если б не он, искать нам Маринку по психушкам.

– Концовку я знаю. Димка сбросил Маню с третьего этажа. Приблудным шавкам сломали хребты. И девушка дернула в Москву.

Бражка кончилась, проникала полночь, да тут еще Надежда Борисовна зашевелилась. Мы с Ксюхой, напрягшись, оттащили мамку на французский диван. Не раздеваясь, она рухнула. Ситуация была щекотливой – «Маха» с утра намеревалась отвезти тетку в больницу. Я предложил остаться. В кисельном свете луны мы осторожно посмотрели в глаза друг другу.

О сексе не могло быть и речи.

Я проснулся с удивительным душевным равновесием. Вот что значит не выйти за пределы 200 грамм. Не стал прикасаться к Далю, выпил только кружку аргентинского мате. Ксюха с мамкой уехали в самую рань. Даже записки не оставили – свалили по-английски. Тут зазвонил телефон, и я подумал – они. Но это был Кир. В охотку я начал отчитывать его за бред про питонов, за близорукость импрессионистов, но быстро сменил гнев на милость. Душевное равновесие вновь поглотило меня, как тот питон кошку Марли.

Конечно, дело было не только во вчерашних малых дозах. Просто в кисельном свете луны я твердо решил про себя: будут песни, буду заниматься Маниной карьерой. Ведь пока я ни одного ее хита так и не слышал. Может, по девушке действительно плачет психушка? А что? Откликалась с полгода только на имя Земфира, этот маниакальный лозунг «затмить», ритуал изгнания дьявола в Египте, да и наследственность дурная – мамка.

Я слишком погрузился в нашу «небесную историю». Забросил, по сути, все свои дела. «Этот, как его... волюнтаризм!» – золотые слова Никулина-Балбеса.

Выпив еще кружку мате, я рванул на «Мосфильм». Таксист-тараторка рассказывал по дороге, какое это увлекательное дело – декоративное птицеводство, которым он на старости лет занялся:

– Всего есть в природе, например, двести пород кур. По теории Дарвина, все они произошли от одной дикой банкивской курицы. Возможно, спорить здесь не буду. Каждая порода обычно названа, откуда есть родом сама птица. Скажем, минорка – с острова Минорка, кохинхин – курица из Китая, малайская из Малайзии.

– А что значит «кохинхин» по-китайски? – Просветительская речь водилы убаюкивала, клонила в сладостный сон.

– Не знаю, вот этого не знаю... Слушай дальше. У каждой породы, скажем, свой стандарт по экстерьеру и цвету. Есть курицы махонькие, кругленькие, как шарики, к земле прижатые. А есть, наоборот, длинноногие, вытянутые, словно жирафы...

Тут раздался фальшивый визг тормозов, и шофер заорал что есть мочи:

– Ты куда же, сука, прешь?

Предсмертный всхлип тела под колесами. Белое лицо тараторки – белее белых леггорнов [37], о которых он сам с минуту назад и рассказывал. Малобюджетный ужастик в трех шагах от «Мосфильма». Оставляя кровавый след за кормой, мы свернули направо, к шлагбауму перед студией. Тараторка безостановочно матерился. Перестал только тогда, когда я сунул ему 100 рублей.

– Жалко котяру, – выдохнул он, рассеянно промокая лоб купюрой. – Хотя это опять же как посмотреть: вон у меня вчера соседский кошак, Барсик, двух фаверолей [38]в клочья разодрал. А тут еще под колеса лезут... Ненавижу котов!

Я усмехнулся и двинул в отдел пропусков «Мосфильма». Проскочил через охрану, вот и архив. Не был здесь всего пару дней, а кажется, месяц пролетел. Если вспомнить старую метафору: концентрация событий в эти дни была просто запредельной, как у Джойса в «Улиссе».