Александр Малюгин - Затмить Земфиру

– Я? Да так, второстепенными персонажами.

Малевич призадумался.

– Чемоданы, что ли... тово?

– Какие чемоданы? А, да нет, – я усмехнулся. – Я здесь так, случайно. Перекантоваться до открытия метро. Я научный работник. Пишу диссертацию по кино.

С удовольствием рассказал Малевичу о Кравчуновской, Раутбарте, Владиславском. Этих персонажей мой визави помнил прекрасно. «Операцию „Ы“ вообще знал почти наизусть. Особенно тащился от эпизодов, связанных с алкогольной тематикой: как пил из соломинки чудо-коктейль хулиган Верзила, как Никулин-Балбес был готов убить за бутылку водки Завскладом (Малевич весьма похоже это изобразил, и было видно, что сцена не единожды обкатана на дружках-пропойцах). Вспомнил мой собутыльник и гостиничные тосты портье в исполнении Михаила Глузского – из „Кавказской пленницы“. Под один из них – „Так выпьем за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями!“ – мы дерябнули еще по сто пятьдесят. Я преодолел барьер „200“, и цитаты посыпались из меня одна за другой:

– «Отдай рог, отдай рог, я тебе говорю!»

«Затем на развалинах часовни...» «Простите, часовню тоже я развалил?»

«Как говорит наш дорогой шеф, на чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники».

«Я требую продолжения банкета!»

«Идите, идите. Мы вас вылечим. Алкоголики – это наш профиль».

«Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты».

Мы хохотали так громко, что разбудили всех пассажиров. Всех ожидающих и опоздавших, встречающих и просто, как я, решивших здесь перекантоваться. Пришлось забрать бутылку и выйти на привокзальную площадь. Как почка на дереве, набухал рассвет. Мы пристроились на бордюре, и я зачем-то начал рассказывать Малевичу творческую биографию Марии Александровны Кравчуновской – бабушки божий одуванчик. Мол, мы ж ничего о ней не знаем. Помним только по одной роли в «Операции „Ы“. А ведь Кравчуновская – заслуженная артистка РСФСР, играла во МХАТе мальчишку в „Бабьих сплетнях“, снималась в фильмах „Ленин в 1918 году“, „Карнавальная ночь“ и др. Возможно, была выдающейся актрисой, а умерла – и полное забвение.

– И шо? – Этот, с черными квадратными ногтями, стал снова изображать из себя хохла. – На кой ляд мени ция бабуся? Померла так померла. Уси там будем.

Философ драный! Меня это просто взбесило. Все будем – да, святая правда. Но ведь не видит, придурок, никакой разницы. Между собой, к примеру, и Марией Александровной. После двухсот граммов меня очень легко завести.

– Идиот! – заорал я. – Она-то в кино играла второстепенных персонажей, а ты по жизни – второстепенный персонаж! Ты мусор с помойки, грязь подзаборная! Почувствовал разницу, придурок?!

Мы дрались недолго, но жестоко. Когда нас забирал милицейский патруль, у меня была рассечена верхняя губа, у Малевича кровоточил нос. Он осыпал мою голову проклятиями, кричал, что у него дурной глаз и мне все это аукнется и откликнется. Я в ответ негромко напевал из «Бриллиантовой руки»: «А нам все равно». Допрашивал меня майор, похожий на бегемота. Его мундир от каждой брошенной им же фразы трещал, словно радиоприемник, настроенный на вражескую волну.

– Что вы пили? – полюбопытствовал он.

– Бергамот, – невнятно, из-за рассеченной губы, пробурчал я.

– Что?! – Реакция служивого показалась мне совершенно неадекватной.

– Бергамот!

Майор вскочил – с катастрофическим треском.

– Ты кого бегемотом назвал, падла?! – И его кулак—горшок немилосердно опустился на мою голову...

Вскоре я был отпущен – спасла журналистская ксива. От столь мощного удара по башке я совершенно протрезвел. Но, как говорят в старинных романах, дома меня ждал еще один удар, посерьезнее.

Он действительно меня сглазил, этот Малевич. Трепач, Вельзевул. Где-то в полдень позвонила Маня и сказала: я решила с тобой расстаться. Я ответил, что мне сейчас не до шуток – и так всю ночь лупили по голове.

– Это не шутка. – Голос был ледяной, температура минусовая. – Я вдруг поняла – мы слишком разные люди.

– Ты где? – зачем-то спросил я.

– В Москве. А что?

– Уже в Москве?

– Уже. – Певунья недовольно скрежетнула зубами.

– Почему расстаться? Зачем?

Несколько взвинченным тоном Маня произнесла короткую обвинительную речь. Фактов ни на грош. Доказательств никаких. Голос все тот же – минус десять, не меньше. В какое-то мгновение показалось, что на том конце провода не певунья, а старуха с косой. Ну или ладно – Снежная королева. А я, стало быть, Кай, раненный осколком в голову...

На каждое ее обвинение я мог ответить. Но обвинения были пустыми и ложными, и, судя по Маниной истерике, она сама это прекрасно понимала. Нет, здесь что-то другое. Я ответил красноречивым молчанием – тут бы самый упертый лгун смутился, не то что моя певунья.

– Ладно, извини, – проговорила она. – Не люблю врать.

– Что с тобой приключилось в этой чертовой Уфе?

– Да нет, ничего. Я просто теперь с Настей.

– Ну, это понятно, я знаю. Но, кстати, разговаривал намедни с Бурлаковым...

– С каким Бурлаковым? Ах да...

– Он готов послушать твой материал. Если понравится, возможно, будет тобой заниматься, представляешь?!

Дуло у нее, что ли, из окна, из всех щелей и трещин? Голос опять ледяной.

– Зачем Бурлаков, если есть Настя? И вообще ты не понял. Я с Настей теперь. Я – с Настей.

Наконец до меня дошло. Попавший в глаз осколок, как в сказке Андерсена, быстро преобразил мир вокруг. Будничным голосом певунья (так соседи по коммуналке просят друг друга не забывать выключать свет, газ, воду в ванной) сказала, что как-нибудь ей надо забрать у меня вещи: свитер с желтой лентой на спине, детский аккордеон (я ей в шутку подарил), диски Земфиры.

– Когда угодно. В любое время, – отчеканил я.

Попрощавшись, Маня положила трубку. Я кашлянул в кулачок Ну-ну. Ну-ну. Розовая пиала, последняя пивная емкость, полетела в портрет божественной Одри Хепберн...

Потом я кинул под язык восемь шариков страмониума – той самой дурман-травы, о которой говорил Бурлакову. Мне это гомеопатическое средство уже давно прописал знакомый врач из Израиля. Вызывает ощущение легкой эйфории, в целом нормализует деятельность нервной системы. Сейчас как раз кстати. А потом, что еще более важно, при лечении гомеопатией нельзя употреблять алкоголь. Потому что начни я употреблять – ох, каких бы делов понаделал!

Я смел веником в совок розовые осколки. Какой-нибудь неуравновешенный Кир на моем месте, желая эту саднящую, адскую, непереносимую душевную боль перевести в физическую, махнул бы осколком по венам... Ни фига. Я буду держаться. Я буду мыслить концептуально, как говорила Ма...

С полчаса смотрел в окно: чье-то сорвавшееся с веревки бельишко – носки, майки, трусы – болталось на полуголых ветвях. Интересно, чье? Интересно-интересно. Ну не нужно тебе, уроду, свое белье – так ты выкинь его в мусорку! Чего ты экологию засоряешь? Чего портишь общий вид? Или ты, придурок, снимаешь здесь квартиру? Что, приезжий? Хачик какой-нибудь? Не любишь, урод, нашу столицу, нашу Москву?!