Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

Мучительно медленно будет теперь тянуться время! Что его ожидает? И вот, так же как люди, уцелевшие после взрыва на дне шахты, выходят из галерей, пошатываясь, в обгоревшей одежде и с потушенными фонарями в руках, так и в голове Онисие возникали все новые нетвердые и тягостные мысли. Однако это еще было ничто в сравнении с ясными и резкими физическими ощущениями, которые захватили все его существо. Он вдруг почувствовал сильный голод и по-новому ощутил уже давно мучивший его холод. Против этих двух совершенно очевидных ощущений он был совершенно бессилен.

Тем временем над горой Парынг взошла луна.

Кому из смертных было дано в час агонии увидеть такую чрезмерную, невероятную красоту?! Из глаз Якоба Онисие покатились слезы, но они тут же замерзали на его щеках.

— Господи, боже мой, не оставляй меня, господи, боже мой, — шептали его губы, в то время как глаза не могли оторваться от начавшегося феерического спектакля.

Медленно, плавно пришли в движение тени горных вершин, огромные темные пятна, как бы ощупывая землю, стали торжественно перемещаться по заснеженным пространствам. А горные вершины засверкали и стали переливаться удивительными белыми и голубыми искрами. Плавно и молчаливо плыла и сама луна по замерзшему небесному стеклу. На севере огромные горы напоминали своими линиями великолепные мраморные храмы, созданные неустанным тысячелетним трудом.

— Господи, боже мой, не оставляй меня, господи, боже мой, — продолжал безотчетно молиться человек, повисший над пропастью. И ему вдруг показалось, что весь этот огромный северный пейзаж, в котором медленно и молчаливо перемещались лишь тени гор, оживился. В душе Якоба Онисие зашевелилась надежда. Но, увы, она была нереальной, как и мнимые огни на верхушках гор; надежда не обладала никакой силой и не могла сдвинуть рычага его судьбы.

Как и в предыдущие годы, волки, словно следуя традиции, проникли и в этот сочельник в Дылжу. В поселке было несколько овечьих загонов. Сначала послышались какие-то глухие удары, потом отчаянно залаяли собаки, и поселок пришел в волнение. Всюду раскрылись двери, и в то время, как женщины зажигали огни, мужчины выскакивали на улицу с криками и проклятиями. Захватив грабли, но не успев обуться, люди бежали по снегу босиком к загонам, где шла битва между собаками и волками. Основное сражение происходило, по-видимому, на окраине поселка, где раздавались самые громкие крики, блестели красные огоньки и хлопали выстрелы. Волкам все же удалось схватить овцу, и они пытались утащить ее в лес.

Якоб Онисие смотрел на все это с высоты подвесной дороги, сначала с некоторой надеждой, а потом с безразличием, как на спектакль, разыгравшийся в другом мире. Какое отношение все это имеет к нему? Никакого. Там, внизу, люди стоят обеими ногами на земле. Мысленно он посылал им отчаянные призывы: «Братцы, не оставляйте меня здесь наедине со смертью, братцы…» Но слова застревали в замерзшем горле, ни одно не вырвалось наружу. А если бы и вырвалось, кто бы его услышал?

Вскоре внизу все успокоилось, волки скрылись. Но здесь, наверху, на Якоба Онисие надвигались другие, фантастические волки, созданные морозом, и собирались его сожрать. Он уже промерз до мозга костей. Старая, но все еще довольно теплая меховая кушма, которую он носил на голове, казалась ему теперь не толще папиросной бумажки. Он попробовал снять ее и сунуть туда замерзшие руки, но, почувствовав, что на обнажившийся лоб словно плеснули обжигающей кислотой, поспешно опять нахлобучил шапку. Ног он давно не ощущал, они превратились в неподвижные ледышки. Но все сильнее давал себя знать голод. Он был какой-то особенный, пустота в желудке казалась страшнее пропасти, над которой повис Онисие. Где-то там, внизу, в лесу, волки пожирали добытую в поселке овцу; им было хорошо. Всем, всем, кто стоял ногами на земле, было хорошо, только не ему, повисшему между небом и землей в страшном туманном морозе рождественской ночи.

И агония будет продолжительной и полной обманчивых иллюзий. Несколько раз он уже вздрагивал, когда ему вдруг казалось, что канатка опять приходит в движение. Может быть, она остановилась из-за какой-то неполадки и вскоре опять тронется? От этих мыслей кружилась голова, мир вновь приобретал знакомые, милые очертания, и Онисие снова видел себя дома, в теплой комнате со свежевымытым полом. Но трос не двигался, вагонетка висела по-прежнему неподвижная, оцепеневшая в холодной ночной тьме. Если бы в Аниноасе знали, что он здесь, они бы дотянули вагонетку до остановки. Но что бы он сказал тогда главному инженеру? Его опять накажут… Множество мыслей, образов, обрывков сцен терзали его воображение. По очереди появлялись у борта неподвижной кабины его жена, главный инженер, дети и обращались к нему с вопросами, упреками или советами, а потом исчезали, растворяясь в ночной мгле.

Новая и как будто хорошая мысль медленно проложила себе путь в замерзающем мозгу Якоба Онисие, когда он случайно нащупал около себя ручку топора и чурбан, на котором он сидел после того, как залез в кабину. Он приподнял его и стал откалывать топором крупные щепки, пока не расколол деревяшку пополам. Потом он зажег спичку и подложил ее под груду щепок, но они не загорелись. Вторую спичку он держал долго, пока она не обожгла его замерзшие и негнущиеся пальцы. Однако и это не помогло. Тогда он пустил в дело рождественскую ветку с бумажными цветами — соркову. Цветы вспыхнули, он сунул их под щепки, и они стали потрескивать.

Было уже далеко за полночь, и луна перешла с вершин Парынга к ущелью Сурдук, поросшему сосновыми лесами. Огромные тени гор все еще медленно, не спеша перемещались по белым заснеженным пространствам. Другие тени, поменьше, то внезапно появлялись, то исчезали, свидетельствуя о присутствии человека в этом огромном ночном холодном мире. Костер, загоревшийся в вагонетке, отбрасывал на ее стенки тень фигуры Онисие до пояса, но выше тень его сливалась с окружающей тьмой. А может быть, за пределами кабины она увеличивалась, становясь похожей на тень великана, и достигала подножия гор, где вот уже много веков, как стынут руины крепости Сармиседжетуза. Якоб Онисие был последним даком, проводившим ночь под открытым небом, у костра, на этой древней земле. Но из миллионов людей, с которыми это случалось до него в течение двух тысяч суровых лет, Онисие, вероятно, был самым несчастным.

В Дылже проживал старый пастух, оставшийся пришибленным на всю жизнь от побоев, которые нанесли ему когда-то жандармы. На другой день после трагического происшествия на канатной дороге этот старик рассказал следующее. Прошлой ночью, вскоре после того, как волки были изгнаны из поселка, он вышел во двор и, случайно посмотрев на небо, замер от страха. Он явственно увидел картину ада — казан с горящей смолой, куда попадают грешники, в точности такой, как тот, что нарисован в церкви. Красные огни пламени лизали вертящегося между ними человека. Страшно напуганный этим видением ада в святую рождественскую ночь, старик поспешил в дом. Позднее, когда он опять рискнул посмотреть на небо, в этот раз из окна, он увидел, что адский огонь потух и видение грешника на костре исчезло.