Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

— Вечор он сзывал на молитву? — возвысил голос благочинный.

— Не слыхала я, отец протоиерей, — поспешно ответила другая.

— А ты помолчи, глухая тетеря! Не сзывал он, батюшка. Только мы все равно пришли — даром, что ли, зовемся православными?

— А другие люди — прихожане? — допытывался епархиальный благочинный.

— Постояли-постояли да и разошлись, потому как трактир открылся.

Разгневанный протопоп направился в канцелярию, то есть к поповскому дому, старухи — за ним, и от этого он разозлился еще пуще. А здесь попадья хлопотала по хозяйству, босая, в одной юбке, она рубила траву утятам и время от времени отгоняла прутом стайку детишек, не дававших птице спокойно кормиться. При виде красной камилавки она в забвении чувств опрокинула на птиц целое корыто кукурузной муки и — шасть в дом! Пострелята в испуге дунули к изгороди.

Отец протоиерей подождал подождал, да как начал колотить посохом по полу галереи!.. Никого. Потом стали выползать соседи.

— Посмотри-ка, кто там дома, — мрачно обратился протопоп к одной женщине. — Позови кого-нибудь открыть мне канцелярию.

Соседушка забежала с заднего хода и вернулась со словами, что попадья, мол, просит прощения: она не может выйти, потому что не одета.

— Пусть, это ее дело! Мне она не нужна! — гремел протопоп, потрясенный этаким бесстыдством. — Пускай выходит священник.

— Она говорит, болен он.

— Так ведь не при смерти!.. Пусть выйдет на минуту со мной поговорить!

Женщина опять скрылась, посовещалась с хозяева ли и вскоре принесла ответ:

— Говорит, он совсем заплошал, и она отправила его в больницу.

— Кого? — растерялся его высокопреподобие.

— Батюшку, — выпалила женщина.

Протопопа в жар от злости кинуло. Он снял камилавку, вытер пот полосатым платком и поднял глаза к небу. Трудолюбивое солнце уже встало. Голод давал о себе знать. И негде было разжиться пищей или хотя бы повозкой, чтобы доехать до соседнего села, к попу Макарию — небось тот живо, в одну минуту схватит цыпленка, обваляет его в кукурузной муке и зажарит.

— А давно ли болен батюшка? — вспомнил его высокопреподобие свои обязанности христианина, требовавшие жалости и снисхождения к страданиям ближнего.

Женщина, которая, как соглядатай, переносила слова с улицы в дом и из дома на улицу, смутилась и снова бросилась было бежать к попадье, когда вмешался какой-то мужчина:

— Да какой он больной, когда я его чуть свет видел здесь неподалеку, на Озерной поляне. Их много людей там было, задумали они косить траву. Всем миром работали, как обычно в воскресенье. Я спросил, почему он не отложит это дело на после службы. А он говорит, как бы потом не пошел дождь.

Протопоп от удивления рот раскрыл, у него даже пересохло в горле, а то бы, пожалуй, выругался.

Тут-то и объявился как из-под земли пономарь.

— Сию минуту батюшка бежит сюда, — выпалил он, едва переводя дух. — Нас мальчонка предупредил, что вы изволили пожаловать, — суетился он, целуя руку, вцепившуюся в палку.

— Значит, не болен он и не в больнице! Все это ложь! — скрежетал зубами протопоп.

— Да нет, больной он, только что делать, работа не ждет, — пробормотал пономарь. — Батюшка едва ноги волочит. Да вот и сам он явился.

Поп Болиндаке еле передвигал ноги, и вид у него был виноватый; извинениями и мольбами он склонил протопопа, по-прежнему гневавшегося, смилостивиться и войти в дом, где все и разъяснилось. Поп был болен и ушел на рассвете, попадья же подумала, что он — как и собирался — в больнице. Но он не решился оставить работу, которую задумали всем миром еще среди недели.

— Хорошо, но служба? Ведь сегодня воскресенье! Как ты осмелился оставить народ без божественной литургии? — гремел протопоп.

— Так ведь, ваше высокопреподобие, такое дело, я-то все равно не могу служить, едва на ногах стою, — ответил греховодник. — Сговорился было тут с отцом Митрофаном, из монастыря, чтоб он за меня отслужил службу. Ему и поминания принесли, и ладану да еще полтора лея посулили. Разве могло мне в голову прийти, что он не сдержит слова! — стонал поп, ломая руки. — Кабы знать, я все равно стал бы служить, пускай прямо в алтаре упал бы…

— Почему вечор не сзывал на службу?

— Так ведь я — сами изволите видеть — сильно больной был!

— А звонарь?

Звонарь (которого здесь не было, и поэтому о нем говори что душе угодно), звонарь напился и запамятовал.

Туда-сюда, в общем, поп повернул дело так, что виной всему — отец Митрофан из монастыря, он-де и должен быть в ответе и искупить прегрешения. А так как еда не была еще готова — попадья ведь тоже хворала, — то отцу Болиндаке удалось направить стопы протопопа в монастырь, он был неподалеку, и они туда попадали как раз к обеду. У монахов за оградой пруд, они варят тороу из рыбы и подают сарамурэ [8] Сарамурэ — рыба под острым соусом. с перцем — пальчики оближешь!

И чтобы замолить все свои грехи, поп Болиндаке, исцеленный чудесным образом от соприкосновения с его высокопреподобием, запряг свою прекрасную белую кобылу. Кобылу звали Лиза, и была она знаменита на всю округу, а сам поп на нее молился. Он держал ее взаперти, за семью замками, будто наложницу, и берег как зеницу ока. Запрягая кобылу, он рассказывал его высокопреподобию, как воры раза три или четыре пытались ее выкрасть. Вот и на прошлой неделе взломали конюшню. С тех пор при ней в яслях спит сторож.

И в самом деле, кобыла была что надо: тонкая, нервная морда, глаза большие, горящие и умные, нос словно точеный, дрожащие ноздри, шея напруженная, как тетива, мощная грудь выпячена, живот подтянут, бабки тонкие, точно перевязанные, и маленькие копыта, которыми она то и дело била в нетерпении. На ходу корпус ее будто распластывался, и она летела, точно борзая. Одно удовольствие было смотреть с козел, как играла она мускулами крупа — ровно танцевала и бежала будто своею волей…

— Но-о, Лиза! — любовно понукал ее поп. — У воров она всегда на примете. Только я не плошаю: если что — она со мною и спит в комнате, — исповедовался Болиндаке протопопу. — Потому что днем ворам из-за детей дорога заказана. У меня детишек пока что семеро. Выходит, помимо меня, четырнадцать глаз и еще четырнадцать ушей.

— Ну, с разбойниками ты не равняйся, — насторожился старик. — Вот хотя бы теперь — едешь один. Нет чтобы взять с собою мальчонку.

— Э, если богу угодно, еще засветло будем дома. Перекусим маленько — к тому-то времени попадья уже что-нибудь приготовит — да и спать, а завтра в котором часу велите, ваше высокопреподобие, будем где пожелаете.

— Да где ж еще? У отца Георге…

— У отца Георге, в Скулени? Чего проще! Туда езды не больше часу с половиной. — И мысленно он сказал себе: «Ну, я ему, отцу Георге, тоже приготовлю гостинец, не хуже того, как мне преподнес этот негодник поп Влад. — И поп послал проклятие своему неверному собрату. — Пускай и ему протопоп как снег на голову свалится, да и этому старому хрену будет наука, чтоб не совался к людям без предупреждения…»