Василе Войкулеску - Повести и рассказы писателей Румынии

С тем же спокойствием я наблюдаю суету и по другую сторону станции. В окно сарая я вижу и господина Марическу; он негодует: как, и сегодня нет поезда на Бухарест? Прощай французские духи, его торговля терпит крах. Начальник станции советует ему нанять военный грузовик, их тут хватает. Марическу вопит, что подобный ответ недостоин начальника железнодорожной станции. Чувствую я себя превосходно, пожалуй, лучше даже, чем всегда. Голову теряют те, кто не знает географии. Расчет прост: самолеты вылетают из Фиджии не раньше пяти утра, со средней скоростью двести сорок километров в час. Ясно? Расчет, и только. До обеда, если люди теперь обедают, они к нам не прилетят. Разумеется, если верховное командование союзников тоже не потеряло голову и не приказало эскадрилье выкинуть какой-нибудь финт. Предположим, самолеты увеличат скорость. Ну и что? Рассчитаем и это. Инструмент у меня самый точный: глобус, подарок тети Фидучии, карта Голландской Индии (прячу за зеркалом: комиссара Стэнеску, который время от времени производит обыски, почему-то волнует вопрос колоний) и, наконец, металлическая линейка и компас. Конечно, маленький «Ларусс» мне бы не помешал (бабушка все обещает: я тебе подарю, если выдержишь переэкзаменовку), как не помешал бы и атлас, я его сплю и вижу, подробный, со всеми островами Океании. Но и с тем, что у меня есть, я свое дело делаю неплохо, а уж путешествую, скажу без ложной скромности, просто замечательно.

Жуть до чего люблю географию. А по путешествиям с ума схожу. Когда закончился учебный год, а рано или поздно учеба кончается, утешала только оценка по географии. По прочим предметам, как всякий порядочный ученик, я хромал. Выручили меня бомбежки: из-за них нас распустили раньше. А что такое переэкзаменовка по сравнению с двумя месяцами потрясающих каникул! Читай сколько влезет книги о путешествиях, пособия по географии и вдобавок «Наставление егерским стрелкам» из библиотеки дяди Паула, пока он вместе со своим полком занят завоеванием планеты. Неподалеку от станции стоит сарайчик, в добрые времена отец держал в нем дрова и добытые на охоте вонючие шкурки, там и сейчас все в целости, только, если тронуть меха, взовьется моль и посыплются рыжие черви. В этом-то сарайчике я и оборудовал себе кабинет, наподобие кабинета Монтеня, как он изображен в учебнике французского. Чтобы избавиться от непрошеных посетителей, я повесил на дверях табличку и под собственным изречением поставил имя Гёте: так запрет выглядел более внушительным даже для Марилены, которая слыхом не слыхала о Гёте и не услышит во веки веков.

По утрам мои домашние расходились на работу, и бомбежка, как и привычные рези в животе от крапивной похлебки со сливовым уксусом, настигала их кого где. А я по-королевски располагался в продавленном кресле и, прикрывшись грубым солдатским одеялом, отчаливал навстречу приключениям. Часам к девяти рези в животе давали о себе знать, и я отправлялся в сад подышать свежим воздухом и взглянуть на небо. Легкие перистые облака обнадеживали. Они обещали, что налет будет впечатляющим, ни в коем случае не коротким, а с громами, молниями и всем прочим, что положено, не исключая и парашютистов. Часам к десяти являлась Марилена и спрашивала, не пойду ли я с ней к тете Тейеш. Марилена очень мила и не сомневается в моих чувствах к ней, у нее фигурка что надо, яркие, пухлые губки выговаривают несусветные глупости и сводят меня с ума, к тому же она частенько прикусывает нижнюю губу, зубки у нее так и сияют белизной, а в уголке рта родинка, и от нее просто голову теряешь. Обнимая Марилену, так и хочется сжать ее покрепче, чтобы она слегка застонала, но вовсе не от желания высвободиться. «Сегодня я никуда с ней не пойду, — решительно говорю я сам себе, покидая этот континент, — хоть вертушке это не понравится. У меня нет времени исполнять ее капризы, меня ждет Сахара, зовут Гваделупа и Антильские острова…»

И вот я брожу вокруг пирамид, порывы знойного ветра засыпают мне глаза песком, вслушиваюсь в таинственный плеск Нила, прикидываю, сколько кубометров воды в этой необъятной реке, и сравниваю ее экзотическую флору с бурьяном железнодорожной насыпи перед дверью. Тропы в горах Испании неодолимо влекут меня, я отыскиваю пещеры с неизвестными наскальными рисунками и по дороге сражаю мечом несколько ветряных мельниц, раскиданных по холмам. На верткой лодчонке плыву по одному из озер Черного континента. Я уже на озере Виктория, когда взвывает сирена. Дядя Таке несется к наблюдательному посту, я слышу ровный стук бегущих по рельсам вагонов и лязг буферов на стыках и стрелках.

Меня злит эта преждевременная суматоха, нужная как консервная банка в канаве. И Врэбяска, которая честит немцев за то, что они первые начали… Времени, чтобы увести своих индюшек с линии и из-под моста, у нее вполне достаточно. Просто смех разбирает! Со стратегической точки зрения наша станция — ноль, хотя мимо днем и ночью с оглушительным грохотом идут на фронт цистерны с бензином и составы с лесом. Господин Приецану — безногий на тележке, он торгует значками и шнурками — утверждает, что лес сгодится Европе на гробы. Я рассчитал точно… Мне надо срочно возвращаться из путешествия: Средиземное море, Черное, Дунай, и я дома как раз вовремя. Сижу на окне и сквозь мутное стекло вижу станцию, нефтяные вышки с канадскими насосами, мост через Яломицу. При взгляде на мост у меня почему-то сводит желудок, словно изнутри его сгребла когтистая лапа… Почему, кто его знает…

Я могу поесть каши, мама сварила ее, хорошенько укутала и оставила в кладовке. Но если сейчас ее не трогать, на обед останется полная порция. Кашу я люблю не меньше географии. Прямо окажем, жаловаться мне не на что. Лишь бы крупы хватило на подольше, иначе мама ушлет меня на край света, к дяде, директору почты в Гэешти, и прощай тогда путешествия, чтение и Марилена. Я люблю географию и кашу, липкую, серую, безвкусную. Люблю, и ничего мне больше не нужно.

До кладовки надо добираться задами станции, пройти по саду (где Марилена в шезлонге подставляет солнцу свои очаровательные ножки и делает вид, что читает), затем отодвинуть кол, которым приперта дверь, спуститься на несколько ступенек — и кладовка… Но у меня уже нет времени. Высчитанный час настал. Часы на кухне показывают двенадцать, командование союзников ничего непредвиденного не выкинуло, дядя Таке уже исполняет свой патриотический долг, наведя бинокль на дом Некулчи, того самого, у которого молоденькая жена, я думаю, на ее окна. Как всякий исполнительный служащий, дядя Таке ответственно относится к приказам из Бухареста и поэтому включает сирену с утра пораньше, чтобы выполнить приказ заблаговременно. По служащим из Бухареста видно, что Антонеску нагнал на них страху, и они ошалели от новостей с фронта, где у немцев «по заранее намеченному плану» земля горит под ногами. Какой самолет ни загуди у них над башкой, они в панике, и ситуация до того захватывает дух, что никакого кино не надо.