Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

— Знаешь, Андрей Иванович, теперь и у меня земля есть… Жена написала, вроде ее уже и вспахали… Видно, у нас тоже жизнь после войны по-новому пойдет?

— Конечно по новому! Скажу я тебе, иначе и быть не может!

Опять вспыхнула цигарка Мури. Он еще ближе придвинулся к собеседнику. Теперь я едва улавливал его дрожащий тихий голос.

— Всю жизнь, Андрей Иванович, сколько мне помнится, только и батрачили у помещика. И отец, и я, и дети мои… Вот и думаю я о жизни, которая настанет для нас… И все как во сне она мне представляется. Дожить бы только до такой жизни. Даже не верится, что есть на свете правда, счастливая жизнь… Ну, а вы как думаете, Андрей Иванович? — опять тихо, проникновенно спросил Муря. — Мне до слез жаль тех, кто голову сложил в эти дни, когда вот-вот война кончится! Разве не обидно, если убьют завтра на этой проклятой высоте, так и не дав дожить до настоящей жизни!

Другой молчал. Видно, пытался понять смысл вопроса Мури. Догоревший окурок почти опалил его пушистые усы. Он приподнялся, потушил его пальцами. Потом, как мне показалось, его рука опустилась на плечо Мури.

— Эх, братец ты мой Димитрий, — заговорил он наконец своим спокойным, ровным голосом. — Обидно, конечно обидно. Подумай только, что натворили гитлеровцы у нас, да и у вас, и повсюду, где ступала их нога, что осталось? Трупы и развалины, смерть и пожарища, могилы да виселицы… Брат ты мой Димитрий, — вздохнул жалобно усач. — Да от меня-то самого что осталось? Вот разве только эти две руки! Все, что у меня было, все: жена, дети, хозяйство — все пропало. Деревня наша сгорела дотла, будто и не было ее на свете. Один-одинешенек остался я! Вот и хочу рассчитаться собственными руками с разбойниками! Если понадобится, на край света пойду за ними!

С трудом переведя дыхание, не в силах сдерживать душевную боль и ненависть, он добавил:

— Я сам люблю жизнь, люблю трудиться, да и развлечься: песню затянуть, водочки выпить. Знал бы ты только, какая жизнь была у нас до войны! И вот пришел Гитлер и затоптал ее. Нет ему, извергу, места на земле! Нет ему пощады! Пусть я завтра погибну в бою, но твердо знаю, что не напрасно сложу голову. Весь мир вздохнет с облегчением, миллионы освобожденных людей будут радоваться, будут жить в мире и покое!

«Какие справедливые слова!» — подумал я, засыпая. Я верил, что они глубоко запали и в душу Мури. Ответ последнего я не расслышал. Быстро погрузился в глубокий сон, который тревожили непрерывные беспокойные видения… Во сне я возвращался домой, к своим. У ворот ожидала меня мать со слезами радости на глазах. Я хотел обнять и расцеловать ее, но в тот же миг ее дорогое лицо закрылось от меня облаком пыли и дыма, из которого выступала верхушка железной мачты, стоявшей на высоте 310. Почти явственно я чувствовал, как яростно цепляюсь за мачту. Проснулся внезапно, весь в поту, дрожа от напряжения и ненависти. Повернулся на бок и, нащупав руками сено, понял, что это было лишь сном, что я все еще на сеновале. Звезды, на которые я смотрел перед сном, покрылись мглой, не было видно и выхода из сеновала. Спустя некоторое время я его все же различил. Там вырисовывались огромные очертания силуэтов Мури и Андрея Ивановича — советского солдата. Я приподнялся на одно колено и, не смея пошевельнуться, пристально глядел на них… Стоя во весь рост, они не прицеливаясь неожиданно выпустили полную очередь в ночь. Сняв фуражки, они радостно замахали ими и наконец во все горло прокричали раскатистое:

— Ура-а-а! А-а-а! Ура-а-а!

Затем, перезарядив ружья, они долго еще стреляли в воздух, к звездам. Но их выстрелов уже не было слышно. Они тонули в мощно гремевшем вокруг гуле беспрерывно стрелявших сотен и тысяч винтовок, автоматов, пулеметов. Все чаще мелькали огни трассирующих пуль.

Растерявшись, я бросился к выходу и, удивленный, остановился около Мури и Андрея Ивановича. Перед моими глазами протянулась широкая огненная лента. В воздух стреляли тысячи ружей. С ними перекликалась сердитая дробь сотен пулеметов. На фоне темной громады высоты 310 вспыхивали разноцветные ракеты, красочным пунктиром проносились трассирующие снаряды скорострельных орудий. Глухо бухала где-то тяжелая артиллерия. В ярком свете взрывов и вспышек ракет на высоте 310 молнией блеснула перед глазами стальная мачта радиостанции. Она наклонилась еще ниже к земле. Над немецкими позициями царила глубокая тишина… А внизу среди развалин чешской деревни тысячи людей — румынские и советские солдаты — обнимались друг с другом, подбрасывали вверх фуражки и дружно подхватывали:

— Ура-а-а! Ура-а-а!

Охваченный волнением, я теребил Мурю:

— Что тут творится, дядя Думитру?

— Мир, господин младший лейтенант! — крикнул в ответ Муря. — Ура-а-а! Мир!

— Мир! — пробасил и Андрей Иванович, размахивая фуражкой над головой. — Мир, мир!

Непостижимо для нас с этого момента мощная полоса огня, свидетелями которой мы только что были, начала гаснуть, и вскоре от края до края над всей линией фронта воцарилось молчание. Это была глухая, всеобъемлющая, ничем не нарушаемая, глубокая тишина. Казалось, звезды застыли в небе, перестала дышать земля, не дрогнул воздух, остановилось само время. Меня вдруг осенила мысль: именно в этот миг жизнь и время готовятся вступить в новый мир. Я вздрогнул. Это первое мгновение мира потрясло мое воображение, действительность превзошла все прежние мечтания. Я уверовал тогда раз и навсегда в то, что настало время стремиться к вечному миру. Я переживал все величие этого стремления.

— Миру мир! — зазвучал еще громче голос Андрея Ивановича с явным желанием пробить столь непривычную для фронта тишину.

С еще большей силой, чем прежде, зарокотали ружья и пулеметы, забухали орудия. Воздух между небом и землей превратился в клокочущее месиво огня и раскаленного железа. Весь этот адский гул покрывало раскатистое «ура» бойцов, звучащее победоносной песней, могучим гимном всей вселенной.

В ту памятную ночь долго гремели залпы, мрак разрывали огненные шары ракет, небо переливалось красными, серебристо-зелеными, желтыми красками.

— Ну, а теперь, Андрей Иванович, — обратился Муря к своему другу, — теперь дай бог нам здоровья! Такую жизнь построим на радость всем!..

Стоя по-прежнему там, на чердаке, они крепко обняли друг друга, расцеловались, стыдливо пряча от взгляда других выступившие на глазах слезы…

Как завороженный, все еще смотрел я на пылающие огни выстрелов над линией фронта, когда вдруг меня окликнули снизу. По лестнице, прислоненной к стене, я спустился вниз и здесь распечатал пакет, принесенный связным. При свете спички, зажженной солдатом, я прочел полученный приказ, затем посмотрел на часы. С момента окончания войны прошло уже четверть часа. Я сообщил об этом солдатам, и они опять закричали «ура». В приказе было еще одно предписание. Для его выполнения я выбрал Мурю и позвал его с чердака. Опять чиркнули спички, я внимательно осмотрел Мурю с ног до головы, заставил его несколько раз повернуться, наконец сказал ему: