Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Иногда с гор спускаются к Дунаю и проходят через село толпы белокурых, зеленоглазых и синеглазых цыган, — ложкари, торгующие деревянными ложками, мисками, корытами. Цыганки с волосами цвета ячменя кричат на всю деревню: «Вот ложки, ложки, миски, гребешки!..» А другой раз проезжают телеги с черными, как сажа, цыганами, с грязными волосами до плеч, с густыми маслянистыми бородами, которых никогда не касались ножницы, — это золотых дел мастера, медники, конокрады и воры-взломщики. Их цыганки мигом стянут у тебя рубаху, предложат погадать тебе на счастье на белой раковине, в которой шумит море, если приложить ее к уху…

Иной раз приезжим цыганам позволяют пожить недельку за околицей у речки; они зимуют в землянках, а весной уходят и колесят в телегах по всей стране в поисках работы. Эти цыгане — кузнецы; их жены и дочери торгуют ножами, таганами, кочергами, цепями. Они раскидывают шатры. В шатрах — шум, гам, голые пузатые цыганята. Вечером у костров слышны звуки рожков, скрипок, кобзы…

В самый разгар засухи прошлым летом неожиданно нагрянули цыгане. Сельские улицы заполнили папаруды… Мы — толпой за ними. Цыганки — девчонки, совсем голые — выставляли напоказ свою бронзовую кожу. На головах венки из бузины, бузина вокруг бедер. Они останавливаются у ворот и начинают плясать. С ними старый цыган, который поет:

Папаруды хлопают в ладоши, подпевают старику и носятся в бешеной пляске, точно за ними гонятся злые феи. Они покачивают бедрами, пятки мелькают. Хлопают в ладоши. Звенит песня…

Хозяйка дома, у которого они пляшут, выходит с ведром воды и окатывает с головы до пят тонких, бронзовых голых цыганок. Папаруды замолкают. Старик получает награду — чашку кукурузной муки, которую он высыпает в свою торбу.

Все лето плясали папаруды на селе… Но дождя не было. Писарь Джикэ Стэнеску намекнул как-то в примэрии:

— Уж не собрать ли нам деньжонок и не дать ли попу Томицэ Булбуку, пусть отслужит молебен о дожде…

Его обрывает Удудуй:

— Ну, уж коли поп Булбук помолится — не видать нам дождя! Кстати, я слыхал, что поп из Стэникуцы уже отслужил молебен. Коли пойдет дождь в Стэникуце, пойдет и в Омиде, от села до села ведь рукой подать.

Когда летом долго нет дождя и начинается засуха, поп говорит людям и в церкви и в корчме:

— Надо бы, дети мои, отслужить молебен, чтобы небо сжалилось над нами и ниспослало нам дождь…

— Можно, батюшка. Хоть на этой неделе…

— Вот и соберите немножко денег, дети мои…

— А на что деньги-то, батюшка?

— За службу заплатить…

— Или за цуйку? Ведь и у тебя, батюшка, посеяно. Коли у нас посохнет, то и у твоего преподобия тоже высохнет.

— Мне-то все равно, сын мой. У меня амбары полны хлеба. Для скота тоже запасено вволю. А даровой молебен не дойдет до бога. Зря будем стараться.

— Все равно — один толк…

Уж не знаю как мы избежали ангины, когда она свирепствовала по всей деревне и уносила детей. А теперь с наводнением и к нам пришла беда. Сперва у меня распухло горло, потом у сестры Рицы, а на третий день — у брата Иона.

— Вот тебе и на! Сподобились…

Мать отвела нас за руку к Диоайке, потому что бабка Петря, наша, знахарка, заболела. Диоайка посмотрела нам горло, придерживая рукой затылок. Я подошел первым. Она приподняла мне подбородок.

— Открой рот!

Я открыл рот. Она засунула мне палец глубоко в глотку и ногтем надавила на опухоль. Нарывы уже созрели. Они прорвались. Я стал плеваться гноем.

— Прополощи горло керосином…

— Керосином?..

— Ну да, керосином. Что, ты до сих пор никогда не пил керосина?

— Пил.

— Чего же ты нос воротишь, паршивец?..

Я хочу удрать. Мать хватает меня и крепко держит. Бабка налила керосину в кружку, разжала мне рот и влила керосин в глотку:

— Глотай, чертенок!..

Я глотнул несколько раз керосину, за мной — брат Ион и сестра Рица.

— А теперь, Мария, ступай с ними домой и давай им керосину три раза в день. Ложку утром, ложку в обед и вечером. Да обложи им горло картофелем…

— Ладно, бабушка, так и сделаю.

Отец исходил всю деревню, стучал у одних дверей, у других, на него лаяли собаки, и наконец ему удалось купить несколько картофелин. Мать очистила картошку, как будто хотела положить на сковороду и поджарить, но не положила. Она обложила мне горло картошкой, а сверху туго замотала старым платком.

Я хожу по дому как шальной. Места себе не нахожу, ложусь, встаю, опять ложусь. Башка трещит. Мне кажется, она распухла, как котел. Горло стиснуто точно клещами. Я держу подбородок кверху, в горле пересохло, нарывы, которые содрала бабка Диоайка, все еще саднят. Меня трясет. Зуб на зуб не попадает. Бросает в пот, я теряю сознание. Корчусь, как перед смертью.

А мать — чем она может мне помочь! Вечером она меняет мне картошку. И утром опять меняет…

Только затихли судороги и я заснул, как среди ночи нас разбудил церковный колокол. В него бьют быстро и резко — банг, банг, банг! — бьют только в большой колокол, с низким надтреснутым звуком. Когда бьют в набат, это — знак бедствия. Что случилось? Отец быстро одевается и обувается. Он бежит в примэрию узнать, в чем дело. Брат Ион тоже за отцом увязался.

— Приходи поскорей, расскажи, что там такое, — просит его старшая сестра Евангелина.

— Приду, приду.

— Коли колокол ночью звонит — это не к добру, ох, не к добру это, — шепчет мать. — Должно быть, пришла большая вода. Поди уж затопила дома у реки. Мало нам горя! Верно говорят, беда одна не ходит. А может, война?

— А что такое война? — спрашивает сестра Елизавета.

— Великие муки, вот что! Короли да цари ссорятся между собой из-за богатства, из-за земли и шлют солдат со штыками и шашками убивать друг друга. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат… И народ гибнет…

Сестра не очень-то понимает все это. Она раскрыла рот, видно хочет, чтобы ей получше объяснили. Но тут отворяется дверь и входит брат.

— Что там стряслось, Ион?

— Стражники увидали, что в речке вода здорово прибывает. Она затопила все избы у реки, затопила хутор, снесла мост. Тут и стали бить в колокол, чтобы разбудить людей, а то вода затопит их сонных или изба на них завалится. Страсть хотелось мне посмотреть, да отец меня не пустил. Закатил две затрещины и погнал домой.

Брат зевает. Он раздевается и ложится в постель.

— Я думал, там утопленники, хотел на них посмотреть, но покамест никто не утонул…

Отец возвращается только на рассвете. Он застает нас у печки, у огня. Мы грызем кукурузу.