Михаил Садовяну - Новелла современной Румынии

Вдруг он остановился, не закончив говорить, и снова иронически усмехнулся.

— Итак, я думаю, все понятно. О чем тут еще говорить? Где закон, там нечего торговаться. — И он гордо поглядел на Георге Котуна, точно хотел ему сказать: «Ну, вот видишь, как я его отделал?»

Котун что-то пробормотал и нервно зашагал по комнате, громко фыркая, как бык. Время от времени он останавливался, выпячивал грудь и бросал убийственные взгляды на Иона.

Ион неподвижно стоял, прислонившись к двери, словно опасаясь, как бы чего не случилось, как бы эти двое не бросились на него, не оттеснили его в сторону и не добрались до телефона. С Пужинэ ничего нельзя было поделать: он писарь и в примэрии на своем месте. Но вот Котуну что здесь надо? А что, если он потому и пришел, что был послан барином позвонить по телефону в префектуру? А может быть, он уже и позвонил? Почему люди пропустили его? Вдобавок откуда знать, может, этот плешивый писарь тоже приспешник барина? Наверняка так оно и есть. Тогда почему бы ему не защищать управляющего? Нет, будь что будет, надо выдворить отсюда их обоих. Да, писаря тоже. До завтрашнего вечера. Нечего ему здесь делать.

— Видишь ли, в чем дело, господин писарь, — обратился Ион спокойным тоном к писарю. — Видишь ли, в чем дело. О земле нам нечего спорить. Это решает народ. А тебя по-хорошему прошу уйти сейчас из примэрии… Уведи и его — этого господина, чтобы мне не просить людей выводить вас…

Тогда, точно его кто стукнул дубиной по голове, писарь покачнулся, побледнел, схватился руками за виски и завопил пронзительно, пискливо:

— Чтоо? С кем ты говоришь, сударь? С какой стати ты сам-то здесь, а? Здесь тебе не фронт, сударь. Слышишь?

— Знаю! — мягко произнес Ион, и его голос окончательно взбесил писаря.

— Здесь ты у меня в примэрии, сударь! — взвизгнул тот, выпучив глаза. — И здесь я… слышишь? Я — государственная власть. Так что попробуй только — и я сейчас же позвоню префекту.

— Вот этого ты как раз и не сделаешь, — возразил еще мягче и спокойнее Ион и придвинулся плотнее к двери.

— Говоришь, не сделаю? А кто это меня остановит? Ты? Лучше бы снял шляпу: здесь не корчма, слышишь? И насчет земли этого человека — не играй с огнем… Что он, помещик, что ли? Что тебе от него надо? Давай подходить здраво, милейший, это тебе не игра…

— Ладно, хватит, мы сами все порешим! — сорвался с прежнего тона Ион и вышел, хлопнув дверью.

На улице он смешался с толпой и бесцельно зашагал вперед. В нем все кипело. Все тот же вопрос буравом сверлил мозг Иона: «Кто? Кто известил управляющего? Кто мог ему сказать? Откуда мог он так скоро узнать, что я… что я… Кто тот человек, который сообщил ему?» Ион еще с фронта испытывал какой-то ужас перед всяким предателем, он считал его самым коварным оружием, оружием, которое направлено против тебя в тылу и против которого невозможно бороться. И вот теперь Иона больше всего беспокоила мысль о том, что существует такой человек, который, побывав у него в доме и услышав все, отправился к Котуну и рассказал ему. Но кто этот человек? Кого следовало подозревать? Позади послышался глухой топот ног. Кто-то бежал за ним, тяжело дыша. Ион остановился. Он догадывался, кто это, и не ошибся: это был управляющий. В лунном свете лицо управляющего было белое, точно у мертвеца, а глаза горели как угли. Он прошипел сквозь зубы:

— Постой! Мне надо кое-что тебе сказать. Запомни… Попробуй только притронуться к моей земле… Попробуй только притронуться, — захлебнулся он, — и я тебя прикончу, слышишь?

Первым побуждением Иона было дать Котуну как следует по морде, но он сдержался. Ион повернулся спиной к управляющему и зашагал дальше, насмешливо бросив ему:

— Смотри не испугай меня, господин Котун! Лучше отправляйся-ка ты спать…

Рассвет застал все село в поле. По тропинкам торопливо шагали босые женщины. Над полем стоял гул голосов. Голубоватый свет зари осенял толпу, и животных, и темно-зеленую листву деревьев, и черную землю, жирную, влажную, поросшую сорняками, которая, казалось, еще спит тяжелым зимним сном; она простиралась, спокойная и величественная, вздымаясь холмами, до далекой межи, сливаясь с синевато-черной полоской леса у Кобыла. Со стороны пруда и речки в долине тянуло прохладным ветерком, освежавшим лица людей. Ветер с юга прогонял тучи, трепал платки и юбки женщин и сбрасывал янтарные капли росы на землю.

Ион Хуцуля, бледный, не выспавшийся, с синевой под глазами, весь горя словно в лихорадке, пробирался сквозь гущу людей и, видя, что они выжидательно поглядывают на барскую землю, которую словно стерегут зеленые шеренги тополей и ив, торопил их готовить плуги, запрягать лошадей и начинать пахоту. Нетерпение и странное беспокойство, овладевшие им еще с вечера, не покидали его и теперь. Сердце сильно билось, точно готово было выскочить из груди. Ему было душно и тяжко. Рванув дрожащими руками грязный воротник рубашки, он с облегчением почувствовал волну прохлады, обдавшую его волосатую грудь. Вокруг него, на краю поля, суетились люди. Георге Булига впряг в плуг свою костлявую клячу, рыжую и косматую. Оба его сына встали с двух сторон у оглобель, точно собирались тянуть плуг вместе с лошадью. Лемех уже погрузился в землю. Глаза старого крестьянина скользили по расстилавшейся перед ним земле и постепенно увлажнялись. Стараясь побороть свою слабость, он старательно высморкался в полу своей редкой, как сито, сермяги, издавая при этом надтреснутый, хриплый, словно трубный звук, потом крепко ухватился за ручки плуга и сердито крикнул на сыновей:

— Гей, давай, пошел!

Улыбка осветила сухие сморщенные щеки Алеку Лазу, который, ни на шаг не отставая, следовал за Ионом, держа списки наделенных землей. Он их так крепко сжимал в руках, точно боялся, чтобы у него их не вырвали.

— Готово, трогай! Давай, люди добрые! — кричал он и чуть ли не бежал, размахивая над головой белыми листами списков.

Щелкнули бичи, быки и лошади напряглись, и все плуги, как по команде, сдвинулись с места и взбороздили барскую землю. В это мгновение Ион всем существом ощутил, как душившее его напряжение ослабевает и бесследно исчезает. Словно что-то метнулось и взорвалось в нем, наполнив тело чем-то крепким и опьяняющим, точно вино.

— Люди добрые, гей, люди добрые! — крикнул он громко каким-то чужим голосом, двинувшись вслед за Алеку Лазу и стараясь перекричать толпу. — Люди добрые!..

Иону хотелось попросить, чтобы его подпустили к плугу, хотелось медленно идти, наклонясь вперед, за быками, глядя, как лемех переворачивает сырые пласты земли, издающие горький запах гнили. Руки его отвыкли от работы, загрубели, сжимая смертоносное оружие, и в нем проснулось страстное желание схватить рукоятки плуга, крепко нажать на них, вдавливая лемех в борозду, и взрезать давно не паханную землю с бешенством и страстью, с какой ласкал бы пылающее тело желанной женщины.