Прохор Озорнин - На Крыльях Надежды: Ранняя проза

Больница? В какую это больницу ты предлагаешь идти мне, разум? Да и не ты ли был случайным свидетелем, как меня сотни раз за эти тридцать дней выгоняли и выпинывали из общественного транспорта, зло окликали подростки, неприязненно косились взрослые и молодые девушки отворачивались с таким лицом, как будто только что увидели величайшую на свете мерзость? Мне не место в мире этих людей. Уже не место.

А-а-а-а-а… нет, не надо! Только не картины прошлого, только не их! Память, услужливая тетка память, так верно служившая мне раньше, – что за злую шутку ты хочешь сыграть со мной?! Умоляю, остановись! Я уже смирился со своей судьбой! Смирился – ты слышишь меня? Смирился!

Или… или нет?

Вопросы, вопросы, вопросы… Вопросы, бередящие ум и сердце. Одинокие вопросы без ответов. Слуги боли – душевной боли. Снова боль – уже руки. Это легче. Пройдет.

«Они, это они виноваты!» – в который раз захотелось злобно прорычать ему.

Да, это все они. Зловредные бизнесмены, лжецы, подлецы. Они обманули его – как и сотен ему подобных. Теперь он уже не помнил деталей, но твердо помнил одно – они обманом получили квартиру, его квартиру. Дурацкая фирма, подставное агентство! Гады!

Стоп. Только не злоба. Только не ненависть. Он уже устал от нее, слишком устал.

Тридцать дней… Как многому он научился и как много понял за эти тридцать дней!

С каким презрением он раньше смотрел на всех этих малоимущих и обездоленных! Сколько высокомерия и самодовольства было в его затуманенных внешним благополучием глазах. Сколько простых человеческих просьб отклонил, ссылаясь на недостаток времени. Недостаток… Теперь, похоже, времени у него в избыток – вот только какого времени… Один раз он даже предал – близкого друга и коллегу по работе. Хотел заработать денег… Заработал. А друг попал в тюрьму за финансовые махинации – пытался доказать, что его подставили. Если бы он еще и знал, кто…

«За все надо платить, – вдруг подумал он, – за все. Искупать свои ошибки». Жестокий урок. Впрочем, жестоким он был и сам.

Он поднялся, огляделся по сторонам. Да, это было здесь. Он пришел – вернулся к себе домой… Только уже не к себе, совсем не к себе. Он прекрасно помнил о том, что теперь стало его домом. И все-таки… все-таки что-то неудержимо рвало его зайти в этот родной подъезд, ощутить запахи дома – в последний раз в этой жизни. Больше он не вернется сюда.

И тогда, отбросив все малодушные и горькие мысли, крепко прижав сломанную руку к груди, он пошел – побрел к двери подъезда. Вот дверь медленно распахнулась, и какая-то семейная пара вышла на улицу – наверное, на прогулку. Он сделал рывок и подошел к подъезду.

Молодая девушка скривила рот и что-то прошептала на ухо своему возлюбленному. Тогда возлюбленный попытался крепко ухватить стремившегося к двери человека с нелепо искривленной и прижатой к груди рукой, но тот вдруг прошептал – «Я только на минуту. Это мой бывший дом», – и рука человека, уже готового было схватить этого поганого бомжа, вдруг как-то медленно опустилась, в глазах на мгновение промелькнуло понимание, и как-то нелепо пробормотав «да, конечно», он отошел назад.

…Вперед и вверх – к третьему этажу. Вот он, близкий и знакомый… почти родной. И кто теперь живет в его квартире?

Он прислушался. Где-то за дверью бодро лаяла собака, встречая, видимо, пришедшего хозяина дома. Где-то плакал малыш. Где-то ругались люди. И только один раз на протяжении всего того получаса, что он стоял, прислонившись к стене и вспоминая былую жизнь, откуда-то совсем сверху донеслось многоголосое пение и радостный смех.

Потом он пошел назад. Из дома. Или домой?

Первый этаж… подобные литым маленьким бункерам почтовые ящики. Заглянуть? Но кто может написать ему? Кто?

И все же он заглянул – в ящик с крупным и жирным номером «30». Тридцатый день, тридцатая квартира…

Там было только одно письмо – с его инициалами. С его! Он посмотрел на дату. Да, двадцать девять дней назад оно пришло ему – тогда еще квартира была записана на него. Пробежал глазами строчки. Сначала недоумение, затем изумление, улыбка и боль отразились на лице. Впрочем, если бы кто-нибудь случайно увидел теперь его лицо – он бы принял это за хищнический оскал.

Не веря собственным глазам, он еще раз пробежал все строчки. Все верно. Разум еще верно служил ему. Ошибки быть не может.

Крупные буквы и слова «извещение», «наследство», имя его жившей за рубежом сестры и сумма в сто тысяч долларов были последними, что жили в его сознании в этот день. Ноги его подкосились, и он упал.

За окном всходило солнце…

01.01.2004

Но не хочу, о други, умирать,

Я жить хочу, чтоб миру помогать.

И ведаю, мне будут озаренья…

Я вновь рожден и жажду вдохновенья.

Да, я знаю – время уже не повернуть вспять. Да, я знаю – прошлые ошибки сейчас уже невозможно исправить. Да, я знаю, как был неправ всю мою жизнь и как оказался единственно правым сейчас. Я люблю тебя так, как не любил никого другого на свете. А я очень много кого любил.

Люди обманывали и предавали меня. Они на мгновения разрушали иллюзию моего вечного одиночества, чтобы затем вновь дать понять, насколько иллюзорны были представления о нем как об иллюзии. Они любили и ненавидели меня одновременно, ведь их любовь так похожа на ненависть. А я любил их даже за это. Когда мучительная тишина тяжким прессом обрушивается на тебя со всех сторон, начинаешь радоваться даже звуку крика от собственной боли.

Я действительно любил тебя – любил тебя так, как ни одну другую женщину на этом безмерно тусклом свете. Для них я был лишь забавой – игрушкой, которую они с удовольствием выбрасывали в то же мгновение, как она наскучивала им, не желая понять, что и у игрушки есть сердце. И в этой забавной игре они также, как и я пытались убежать от осознания того, что когда-нибудь и им придется оказаться наедине с самими собой – и наедине с тобой.

Может быть, именно за это я и люблю тебя – за то, что ты всегда неуловимо была рядом со мной, где бы и кем бы я ни был, в каком бы времени и эпохе ни лежал мой путь. Возможно, ты еще не знаешь об этом, но тем самым ты также неуловимо помогала мне – помогала не потеряться мне настоящему в этой фальшивой суете жизни. Ты оказалась самой верной и преданной из всех известных мне женщин. Фактически, для меня ты стала своей полной противоположностью.

Да – я вижу, я чувствую, как тебе страстно хочется сейчас повернуться ко всем этим большим и малым, перешагнувшим границу совести, как сильно хочется закричать им в лицо о том, что только ты, моя любимая, только ты никогда не предавала и не обманывала меня, только ты всегда относилась ко мне настолько нежно и бережно, насколько не способно ни одно живое существо. Только ты знаешь, что такое неизбывная сердечная боль, и только у тебя есть от нее лекарство.