Евгений Туинов - Человек бегущий

Это же надо так быстро втянуться! Славка поймал себя на том, что последние дни все чаще и чаще он думает о себе как-то отстранение, словно в третьем лице или вообще в каком-то прошедшем времени, как об умершем, словно он — это уже и не совсем он, а как бы нечто отдельное, самостоятельное, не во всем ему послушное. То есть получалось-то это совсем даже непроизвольно, вот как сейчас, например. Он ведь сейчас вовсе не о себе будто подумал, мол, такой я сякой, мерзавец слабовольный, пристрастился к Блудовым травкам и колесам, даже кокнару попробовал и нюхать стал всякую дрянь, а совсем будто о другом человеке: это же надо, мол, так быстро втянуться, вот ведь бедняга или вот ведь дурак!.. И совершенно искренне ведь пожалел себя, вернее, не себя, а того, значит, мальчишку, кем он был, и поругал, пожурил чуть-чуть, и даже похвалил его за то, что так смело и твердо он все же прошел мимо всех соблазнов сегодня в школу — ну, прямо образумившийся Буратино, не в кукольный, значит, театр, а в школу, в школу, учиться, впитывать знания, слушать вот бывшего прокурора… И надолго ли хватит его, этого молодца, поскучневшего этого Буратино? Не скиснет ли он на следующей же перемене? А что, с Буратино, как в жизни, потому что пойди он в школу, там и сказочке конец, а вот не пошел, тут-то все и началось у него…

Славка исподлобья взглянул на Груню, на этого новенького, с которым Груня, кажется, последнее время спелся, на самую красивую девочку в классе, которую тайно ото всех, — даже Груня не знал, — любил… Или это не он уж любил ее, а тот, кто был им раньше? Чепуха какая-то… Сейчас он вроде бы никого не любил, не до этого как-то было, даже отца не любил — жалел разве что, даже мать — не любил, боялся. А что эта девочка? Он даже имя ее не сразу вспомнил. Что она? Что он ей? Она не по нему, а он, он даже себе нужен постольку-поскольку…

И все-таки где-то глубоко-глубоко в нем чуть теплилась странная в его положении гордость, нет, не гордость даже, а то, что раньше ею было, мол, хоть маленькая, но победа, его победа над собой. Или не над собой, нет же, а над Блудом в себе, над его колесами и кокнаром, над травками и клеем… Смешно, что он вообще еще думал об этом, о крошечной своей победе, о приходе в школу. Славка криво усмехнулся, вернее, почувствовал, что пересохшие губы его дернулись, скривились в некое подобие усмешки и снова плотно и хмуро застыли.

Захотелось вдруг просто покурить. Нет, не травки там Блудовой, а самую обыкновенную сигарету. Может быть, от этого полегчало бы? Он машинально стер рукавом куртки пот со лба. И тут неожиданно прозвенел наконец-то звонок. Что-то там строгое наказывал прокурор напоследок, грозил какими-то карами, что-то писали в свои дневники самые послушные одноклассники, а Славка уже двинул к выходу. За ним подались и другие. В дверях он даже пропустил вперед себя девчонок, испытал остатки силы воли, но по коридору уже побежал, едва не сбивая с ног расшалившуюся малышню.

У сортира стояли в пикете десятиклассники с красными повязками на рукавах и всех по-свойски предупреждали, что, мол, они тут поставлены для борьбы с курением в стенах родной школы, а желающих заворачивали во двор — там смолите, не портите нам показатели. Славка чертыхнулся в сердцах, но делать было нечего, и он побежал вниз. Еще бы пускали во двор, а то ведь и там могут пикет выставить. Значит, баба Шура решила серьезно за них взяться. Что-то, кажись, вякали об этом по школьному радио на той переменке, какой-то там месячник. Главное дело, когда он не курил, так хоть бы кто пальцем шевельнул, а тут на тебе — пикетов понаставили, через комсомольское собрание провели решение. Все о здоровье его пекутся. Какое уж теперь здоровье? Только бы прорваться на улицу! Можно ведь и не во дворе, если там тоже патрули выставлены, можно и на стройку смотаться через дорогу.

Пикет стоял и у выхода. Во дают!.. Да ребята-то все отборные, из честно некурящих. Ладно хоть раздевалка почему-то открыта. Славка дернулся туда за курткой, но нарвался на дежурную учителку — сидела ведь себе за углом, притаилась…

— Ты куда? — резонно поинтересовалась она.

— А у нас сегодня кросс, — соврал, нашелся он с ходу, сам себе удивляясь. — Мне флажки надо развесить по городу, маршрут обозначить…

Славка скроил простецкую, как ему казалось, рожу, этаким рубахой-парнем прикинулся. А какой уж там кросс? Какие флажки? Но учительница, кажется, вела в младших классах, так что поверила. В их-то школе со спортивным уклоном!.. Хорошее слово — кросс. Как ключик к сейфу, как пароль, как пропуск. А можно было бы сказать «заплыв», или «забег», или «игра». А можно… Но Славка уже надел куртку и беспрепятственно вышел из школы.

Он их сразу заметил, лишь бегло окинув сощуренными от яркого, резкого солнца глазами школьный тесный двор, эти родственные ему теперь души, траченные никотином, сбитые в кучу общей нуждой и общим грехом. Вот они — и никакие их пикеты не сдержат! — вон жмутся за сквозными кустами сирени, попыхивают, коптят себе небо, укорачивают жизнь. Надо же еще найти, у кого стрельнуть. Славка, не таясь, прямиком со всех ног побежал к ним через двор.

— Кто даст затянуться? — спросил он, едва оказался среди своих.

И тут же потянулись к нему с охотою руки: папиросы, сигареты, с фильтром, без фильтра… Друзья порока, как окрестил их про себя Славка, уже принимали в свой тесный круг, щедро делясь тем, что было, что бог послал, — или какой уж там бог? — что выкрадено у родителей, куплено на деньги, выклянченные на кино либо на другое культурное мероприятие. Он взял сигарету у какого-то карапуза, наверное, у пятиклассника, не старше.

— За мной! — пообещал он, прикуривая от чьей-то предупредительно протянутой горящей папироски.

Первые затяжки страшно отозвались в голове, противным каким-то туманом стали перед глазами, шарахнули по мозгам, так что Славка на несколько мгновений малость ошалел. Но быстро все прошло, осталось лишь легкое головокружение.

— Этих не желаешь? — сунули ему под нос еще чего-то. — Всего треха за штуку… Освежает!

Нет, он не желал. От этого он и сбежал сегодня утром в школу, мимо этого, мимо Блуда… На секунду Славка представил себе его тошную дебильную рожу, и даже показалось, что это Блудова загребущая рука, мелко-мелко трясущаяся, вечно потная, с черной траурной грязью под желтыми прокуренными ногтями. Косячок был набит туго. Плотная бумажная гильза малость была даже обрезана, чтобы освободилось под травку побольше папиросной бумаги. Славке показалось, что у него остановилось сердце. Он ведь сразу понял, что это такое, но лишь теперь, оглядев всех новыми глазами, заметил, что это уже курят здесь два-три человека, старательно втягивая дым вместе с воздухом, совсем как недавно учил его Блуд. И того, кто протягивал ему косячок, Славка тоже узнал — Толик из десятого «Б». Вон и Генка — его приятель. А оба они задницу лижут этому Борику Юдину…