Наталья Нестерова - Дом учителя [litres]

Юру волнует, может ли он сейчас переменить свою судьбу. Молодой человек в периоде гиперсексуальности, удовлетворяющий ее с легкостью. Возможно, по причине этой легкости у него работает часть мозга, которая отвечает за честолюбие. Нашептывает, что и другая жизнь ему может быть доступна. Не просто катить по общей колее – жениться, дом отстроить, курортников держать, детей народить, стать начальником автопарка.

– Ты мне никогда не говорил, какая область знаний тебя интересует, – повернулась к Юре Анна Аркадьевна. – Твоя мечта есть тайна?

– Никакой тайны. Микробиология. Вы в ней ничего не смыслите, поэтому и не заикался.

Анна Аркадьевна отвернулась. Она действительно не разбиралась в генной инженерии, но от дочери знала о медицине будущего. Через несколько десятилетий исчезнет профессия врача в ее нынешнем варианте. Как пропадут водители общественного транспорта. В личных автомобилях самому крутить баранку превратится в хобби, как ныне скакать на лошади. Илья вспоминал, что подростком прочитал в «Науке и жизни», что телевизоры будут толщиной в несколько сантиметров и висеть на стене, а ЭВМ размером с посылочный ящик стоять на столе. Тогда это казалось завиральной фантазией.

Юре не интересно обсуждать с ней микробиологию. Анна Аркадьевна для него иной интерес представляет. И ведь даже не допускает, что он для нее – вообще никакого интереса.

– Опять, да? – скривился Юра. – Моя неделикатность граничит с хамством, вы уже несколько раз повторяли.

Говорила, ловила на фразах, ставила на вид, стыдила – воспитывала. Учительская закалка. Учитель – это не профессия, а диагноз. Менторство входит в кровь, будто инъекция пожизненного вещества, которое всегда будут показывать анализы, а после смерти патологоанатом обнаружит. Анна Аркадьевна давно не преподает, а менторские интонации нет-нет да и прорываются: медленная речь с паузами, с акцентом на ключевых словах, с повторами.

– Мама, выключи, пожалуйста, училку! – просительно кривилась Любаня. – Мы уже поняли: ничто ни дается так легко и ни ценится столь дорого, как доброжелательное общение. Кретину нельзя сказать, что он идиот, потому что тогда ты сам некультурный грубиян.

– И когда неидиот и некретин сантехник, – подхватывал Лёня, – расколол нам унитаз и пытался удрать, надо было сказать ему: «Сэр! Какое досадное происшествие! Окажите любезность, задержитесь! Давайте обсудим за чашкой чая, где мы теперь будем справлять свои естественные потребности?»

– Умеете, оказывается, разговаривать культурно, – «похвалила» Анна Аркадьевна, – а не вопить как базарные бабы, у которых мешки с картошкой украли. Кстати, риторические вопросы только подчеркивают грубость. Вспомните: «Откуда у тебя руки растут?» – это ты, Лёня. «Вы что натворили?» – это ты, Любаня. Руки растут у всех из одного и того же места. Что он натворил, видно было невооруженным глазом.

– По второму кругу педагогическая мораль? – спросил Лёня.

– Мама, ты неисправима, – закатила глаза дочь.

– Данное качество и вам передалось. Но, боюсь, не с противоположным ли моральным знаком?

Когда Анна Аркадьевна давала бытовые поручения мужу, вроде похода в ЖЭК, где перепутали их платежки, и ясность можно установить, только последовательно посетив несколько кабинетов и – обязательно! – выйти, имея на руках новые квитанции, он не выдерживал:

– Не повторяй мне по десять раз! Я все запомнил!

– С первого раза запоминает один из тридцати трех, – извинялась Анна Аркадьевна. – Все время забываю, что ты и есть тот один. Я-то среди тридцати двух.

На уроках она больше всего любила объяснение нового материала. Потому что это было преподносимое ею знание. Как откровение, как опыт многих-многих гениев, с которым в эти пятнадцать минут, больше у детей внимание не держится, они познают.

Сейчас вы познакомитесь с первой в своей жизни теоремой… Вы знаете первый закон равенства треугольников, а сколько их всего вывели математики прошлого, как вы думаете?.. Формулы сокращенного умножения – это рояль алгебры, на котором вы либо играете свободно, либо путаетесь в клавишах… И вот мы подошли к загадочному и красивому термину логарифм…

Какими бы театральными вступлениями она не предваряла объяснение нового материала, а класс немел и ждал поднятия занавеса, с первого раза полностью и основательно усваивали два-три ребенка. Повтор, пишем на свободной стороне доски то же самое. Говорим медленно, замолкая, улавливая реакцию. Еще пятеро схватили. Теперь беглый опрос и с подчеркиванием – деталей не требуется, только суть или часть сути. Поднимать не тех, кто тянет руки, у кого пляшет в глазах радость постижения, а у кого растерянность, точно у рыбака: вот она, рыбка, вижу, но не вытащить. Пусть хоть одну формулировку правильно скажут. Пока путаются, у других ребят новый материал окончательно ложится на нужные полки в нужные места. Сколько руки тянут? Шестнадцать из тридцати пяти. Это победа.

Анне Аркадьевне понадобилось несколько лет, чтобы понять, что есть победа. Другие, опытные учителя математики в провинциальных школах давно поняли, что начиная с седьмого класса дети делятся на тех, кто их предмет тянет, и тех, кто не тянет. Первые сами докумекают без повторов и представлений, а на вторых надо просто закрыть глаза. Треть любого класса в последние школьные годы будет тупо списывать алгебру и геометрию. Анне Аркадьевне хотелось всех учеников погрузить в волшебную страну математики – царицы наук, которая откроет алгоритмы решения любых проблем.

Всем усвоить эти алгоритмы невозможно.

Никакие дополнительные занятия кардинально не изменят ситуацию, только время у собственной семьи воруешь. Дети, не способные к решению алгебраических задач, не тупые, не злые, не подленькие, просто у них нет в мозгу математического отсека. Зато есть другие отсеки, пусть скрытые. И учительница Анна Аркадьевна, за похвалу которой ребята готовы были уши отморозить, стала нематематиков по-особенному привечать. Это было непросто. Потому что, когда математик скатывался в другую, низшую, лигу, Анне Аркадьевне приходилось хватать его за уши и, выражаясь спортивно, отправлять на скамейку запасных. Лишать тренерской милости, потому что в одной группе он перестал трудиться на совесть, а во второй ему делать нечего.

В школах, которые Анна Аркадьевна меняла из-за новых мест службы мужа, ее педагогические установки редко находили поддержку коллег. Про Анну Аркадьевну говорили, что она приятная, вежливая, доброжелательная, но себе на уме – в тихом омуте известно, что водится. По-человечески понятна зависть педагогов, на чьих уроках шум, гам и дети затылками к доске, а у Анны Аркадьевны то гробовая тишина, то смех, то взрыв эмоций точно на стадионе. Ребенок болеет, законно сидит дома, но тащится в школу с температурой, чтобы не пропустить алгебру или геометрию. Каждый год на последнем звонке выпускные классы соревнуются, кто лучше и смешнее прославит Анну Аркадьевну. Поэмы ей писали, сценки ставили и даже однажды рок-оперу. Приятно остальным наблюдать за этим восхвалением?