Максим Осипов - Человек эпохи Возрождения [сборник]

У нас есть река, но нет железной дороги – может быть, это и мешает развитию какой-нибудь там промышленности, но ведь железная дорога – зло, несвобода. Как ее ненавидел Толстой и как любили большевики! Наш паровоз вперед летит и все прочее. Тормозной путь полтора километра – не остановишься. То ли дело автомобиль. Мне обещает подарить его один богатенький ученик – гоняет машины откуда-то из Европы. Может, и правда подарит. Водить-то – уж как-нибудь, кто только ни водит. И вот я сяду за руль и отправлюсь в Пушкинские Горы или же в Болдино, поброжу по святым местам, а там, глядишь, встречу учительницу, одинокую. Пусть с ребенком – я к детям привык. “Как вам экскурсия?” – спрошу ее, она ответит не очень впопад, но так, чтобы я узнал: “Затейливо”. Скоро я ей признаюсь: “Вы мне понравились. Очень. Сразу, как вас увидел, – она засмеется, как будто бы не поверит. – Клянусь вам”. “Не клянитесь ни небом, ни землею”, – нахмурится учительница, а я закончу: “Ни веселым именем Пушкина”. Посмотрев на Болдино, мы сядем в машину и поедем прямо ко мне, безо всяких там разговоров и договоров. По дороге сыграем в игру. “Песнь песней”, – скажу, а она ответит: “Сказка сказок”. Я продолжу: “Святая святых”, – “Сорок сороков”, – “Суета сует”, – “Конец концов”, – “Веки веков”, – и учительница задумается и сдастся.

Много во что можно сыграть, да только машины у меня, к сожалению, нет. Будь я порасторопнее, продал бы дачникам часть земли (участок большой, я на нем ничего не выращиваю), перестроил бы дом, машину купил, и еще бы осталось. Земля у нас за последние годы подорожала в сто раз, я не шучу – в сто. Так что человек я вполне обеспеченный, только не умею распорядиться. Надо бы поспешить, пока никто на участок на мой не позарился, он и оформлен как-то не до конца, да только не умею я ничего сделать вовремя, не разбираюсь во всяких правилах. Если честно, то не особенно и стремлюсь. Кроме того, быть бедненьким лучше у меня получается, провинциальному учителю бедность к лицу – это я знаю из предмета, который детям преподаю. Мне живется тепло. Опасно, грязно – не станем продолжать метафору – пахнет, конечно, пахнет, но об этом тоже потом.

У меня, повторяю, изумительные родители. У деревенского мальчика (отслужу-отсижу) таких нет. Грубая жизнь – с детства, магазин ограбит, не от голода, а из удали, или спьяну подерется с кем-нибудь, – как такого судить? А если девочку изнасилует? А если человека убьет? С какого момента ребенок начинает отвечать за свои поступки и начинает ли?

Одного мальчика лет шести я подобрал перед Новым годом на автостанции, он был едва одет: пришел побираться и еще не знал, как это делается. Взял я его с собой к знакомым москвичам на елку (про дачников – еще напишу), помыли мальчика, приодели, надавали всяких вещей, отправился я его провожать. “Наша квартира”, – показывает, а там комната такая, безо всего, только лампочка под потолком, без абажура, и кровать железная с кучей тряпья, а поверх – голый дядька, грязный, пьяный, и запах. Я прикрыл его (терпеть не могу наготы), пробовал что-то втолковать про сына, про мешки с вещами, что порядок нужен, а дядька меня и спрашивает: “ Ты православный?” Я замялся, не люблю я об этом, а он так качнулся: “Русский?” “Да, – отвечаю, – русский”. “И зачем тебе – вещи, порядок? Мне вот, – говорит, – ни-че-го не надо”. Почему, спрашивается? Он и сам как будто бы удивлен. А мальчика его я на следующий день опять встретил неподалеку от автостанции. Не признал меня, говорит: “Вчера в таком доме был! Во живут москвичи!.. Наворова-а-ли!”

То – дети. А взрослый народ и впрямь совершенно себя позабыл. Почти никто, например, я проверял, не помнит телефонного кода – не даем мы свой номер за пределами города, нет нужды, да и не чувствуем себя частью целого. Будда, Сократ, Толстой, а вот я – житель такого-то города, телефонный код мой такой-то, – вот как должно быть. В глубины народного сознания и прочее верят теперь только дачники, а местные телевизор смотрят. Не от усталости, люди не очень много работают, не потому, что тяжелая жизнь, она легкая, неголодная, а чтобы заполнить дырку, чем-то занять себя.

Ладно, вернемся к моей ситуации. Родители живы, сестра и племянники – тоже, с мужем у нее разные сложности, но я тут ничем не могу помочь. Так что в списке моих потерь Верочка – самая главная, по существу единственная. Три года прошло, как ее нет, а вспоминаю Верочку ежедневно, даже, наверное, ежечасно. Всегда – когда сталкиваюсь с умненькими, живыми девочками, а такие встречаются среди моих учениц. Одна тут недавно спросила: “Сергей Сергеевич, раз запятые ставят по правилам, то, может, они вообще не нужны?” Почему самому мне этот вопрос в голову не приходил, и почему я не умею на него ответить? “Надо подумать, – говорю ей, – надо подумать”. Ради таких умненьких и работаю.

Чтобы покончить с дачниками: незадолго до окончательного Верочкиного отъезда сидели мы с ней на веранде и писали для моей выпускницы Полины вступительное сочинение в какой-то бессмысленный вуз. Академия сервиса, что-то такое, берут всех подряд, телефоны на экзаменах не отнимают, так что мы себе пили чаек и наперебой отправляли Полине текстовые сообщения. Тема нам досталась: “Духовный мир провинциальных дворян в романе «Евгений Онегин»”.

“Этот мир представлен в романе со второй главы по начало седьмой, – писали мы. – Онегин бежит сюда из мира большого, из Санкт-Петербурга. – Предполагалось, что каждому нашему сообщению Полина придаст развитие и форму. – Незатейливое простодушие деревенских соседей, – Он в том покое поселился, / Где деревенский старожил… Интересы: Их разговор благоразумный / О сенокосе, о вине, / О псарне, о своей родне. Живущих в провинции отличают простота, непосредственность интересов, однообразный уклад, не любовь, а скорее привычка друг к другу. Неструктурированный день, много свободного времени: Татьяна в тишине лесов / Одна с опасной книгойбродит… У людей с душой – расцвет иллюзорного мира: Вздыхает и, себе присвоя / Чужой восторг, чужую грусть… Главная особенность провинции – отсутствие настоящих жизненных впечатлений, особенно у женщин. – Так и написали: «особенность» – «особенно», потому что спешили. – «Еще?» – спрашиваем, – «Da, da, p-ta», – просит Полина. – Серьезное отношение к жизненным принципам: родись Татьяна в Петербурге, она не достигла бы той искренности ни при первом объяснении с Онегиным, ни при последующих. Строгость и простота не те, что в столицах. Онегин живет по столичным законам, которые не подразумевают ни искренности, ни глубины. По небрежности он убивает Ленского, делает несчастной Татьяну. Разумеется, в провинциальной жизни, как и в столичной, есть и чванство, и глупость, и шутовство, в очень откровенных, гротескных формах, так что не следует, – советуем мы Полине, – идеализировать ситуацию”.