Алан Холлингхерст - Библиотека плавательного бассейна

Билл, конечно, ушел вместе со своим чемпионом, да и я, посмотрев начало следующего боя, который складывался не столь удачно для Лаймхауса, спросил себя, какого черта сижу, улизнул в проход между рядами и вышел в синюю двустворчатую дверь. Справа, из-за другой двери, послышался знакомый шум душевой, и я почувствовал привычное неодолимое желание посмотреть, что там происходит.

Обстановка там была настолько целомудренная, что мое присутствие ни у кого не вызвало подозрений — как и присутствие Билла, который, отказавшись от привилегий, положенных взрослым людям, искренне стремился сделаться неотъемлемой частью узкого мирка этих мужественных подростков. К тому же там преобладал дух порядочности, честного соперничества, и все суетились, как в гримерке кордебалета. Душевой и раздевалкой пользовались обе команды, и Аластер с противником сидели рядышком на скамейке: Аластер терпеливо, по-солдатски заботливо снимал бинты с перевязанных рук чернокожего парня, а сняв, протянул ему свои забинтованные руки, по-дружески положив их на его гладкое, безволосое бедро. Вид у чернокожего был весьма удрученный, на уже распухшей скуле красовался пластырь.

— На вашем месте я бы принял душ, ребята, — тоном опытного профессионала посоветовал Билл.

Наблюдая за тем, как ребята раздеваются, я — а может, и Билл тоже, причем постоянно, — испытывал не только нездоровое любопытство, но и нестерпимую боль оттого, что оказался изгоем, никоим образом не принадлежащим к их кругу. Душ они принимали кое-как, и вскоре Аластер вновь подошел к нам, вытираясь полотенцем с непринужденностью, удивительной для шестнадцатилетнего парня. Причину такой раскованности я понял чуть позже, когда, запихнув свой закрытый длинной крайней плотью конец в дешевые красные трусы, натянув серую фуфайку и мешковатые, выцветшие пятнами джинсы, которые выглядели так, точно на них подрочила целая компания малолеток, он сказал Биллу:

— Мне пора, я встречаюсь с любимой девушкой.

Билл уныло улыбнулся ему.

— Не делай того, чего не сделал бы я, — сказал он.

У нас в приготовительной школе [101] Школа-интернат для мальчиков от 8 до 13 лет; готовит учащихся к поступлению в привилегированную частную среднюю школу. префектов (по таинственным соображениям, как-то связанным с Винчестерским колледжем) называли библиотекарями. В этом названии, видимо, крылся намек на то, что в основе лидерства лежит любовь к книгам — хотя, по правде говоря, сами библиотекари отнюдь не отличались начитанностью. Их выбирали в соответствии со способностью к выполнению определенных заданий и официально различали по наименованию должности. Так, были церковный библиотекарь, библиотекарь столовой, садовый библиотекарь и даже — просто прелесть! — библиотекарь бега и крикета. Лично я после первого же яростного натиска половой зрелости приобрел столь специфическую, хотя и выдающуюся способность к рукоблудию в одиночестве и в компании, что лишь в последнем семестре, хвастливым, заносчивым тринадцатилетним подростком, добился наконец официального признания и был назначен библиотекарем плавательного бассейна. Мои родители явно обрадовались, узнав, что я еще не совсем пропащий (несмотря на нелепые попытки заставить меня прочесть Троллопа [102] Энтони Троллоп (1815–1882) — английский писатель, в чьих романах изображались нравы викторианской эпохи. , я безнадежно застрял на Райдере Хаггарде [103] Генри Райдер Хаггард (1856–1925) — английский прозаик, классик приключенческой литературы. ), и в письме ко мне отец отпустил одно из редких своих остроумных замечаний: «Очень рад, что ты будешь библиотекарем плавательного бассейна. Непременно сообщи мне, какие книги там, в библиотеке плавательного бассейна, имеются».

Моя кандидатура на эту должность была идеальной: я не только хорошо плавал, но и проявлял большой интерес к бассейну. Расположенный в четверти мили от школьного здания, на каштановой аллее, этот небольшой открытый бассейн, как и его раздевалка с побеленными стенами и застекленной крышей, был свидетелем моих первых юношеских эксцессов. Теплыми летними ночами, когда в полночь бывало достаточно светло, чтобы читать на улице, мы втроем или вчетвером частенько удирали из спальни и с преувеличенно изощренной хитростью тайком пробирались в бассейн. В раздевалке выкуривались крепкие, возбуждающие сигареты, а мыло, смоченное в холодной, освещенной звездами воде, умеряло буйство хуёв в детских жопах. С осовелыми глазами, в тишине, нарушаемой лишь нашим дыханием да завораживающими, непристойными, легкими ритмами секса — которые вызывали у нас жажду новых, неведомых ритмов, — мы набирались опыта. Потом, чуть более шумно, то и дело веля друг другу замолчать, мы осторожно входили в бассейн и ныряли в подводную тьму, где с еле слышным жужжанием размахивало всасывающим щупальцем своего шланга очистительное устройство. Наутро на полу спальни нередко находили засохшие листья или комки дерна, которые мы приносили на своих башмаках и которые, казалось, оставлял на память некий ночной гость, посланец бога Пана.

Всё — или почти всё — это я рассказал Филу, когда он принялся расспрашивать меня о плавании, и показал ему значок библиотекаря плавательного бассейна (медные буквы на красной эмали, с погнувшейся медной булавкой), по-прежнему хранившийся в круглом кожаном кошельке на туалетном столике, вместе с моим первым значком спасателя. Кошелек этот, кстати, подарил мне в Винчестере Джонни Карвер, мой близкий друг и любовник. Фил был у меня впервые, и, судя по всему, квартира возбудила его любопытство, которого он прежде, как ни странно, не проявлял.

— Запашок тут просто пьянящий, — сказал он.

— Это вчерашний пирог с луком… да и мои старые носки… — начал было оправдываться я.

Мы уже достаточно сблизились, чтобы его всё смешило.

— Нет-нет. Я хотел сказать, что здесь пахнет дороговизной. Как в большом загородном доме.

Мне до сих пор примерно раз в месяц снится та раздевалка с ее скамейками и щелевым полом. На нашем регрессирующем жаргоне она сначала называлась библиотекой плавательного бассейна, а потом просто библиотекой, и это название вполне соответствовало той двойной жизни, которой мы жили. «Я буду в библиотеке», — бывало, объявлял я, обнаруживая необыкновенную тягу к знаниям. Порой мне кажется, что в глубине души я хочу снова оказаться в той темной маленькой будке без двери — а таким и было на самом деле это унылое необитаемое убежище. Вдали, за проволочным забором, отлого поднимался вверх залитый лунным светом луг — «девственная природа», — и легкий ночной ветерок едва шелестел травой. Втиснувшись в эту библиотеку не внесенных в каталог наслаждений, мы оказывались в темноте и замирали, затаив дыхание. Потом дыхание делалось ровным, появлялся огонек сигареты, чувствовался запах дыма, кромешная тьма начинала шевелиться, мерцать, становилась осязаемой. Дружеские руки принимались нащупывать ширинки. Мы почти никогда не целовались — в нашем невинном сладострастии не было нечистоплотности, вызывающей пресыщение у взрослых.