Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

«Мы переезжаем в Умео, – говорит она. – Через три месяца перевозим вещи. Нам предложили квартиру – большую квартиру, выгодный контракт, и мы приняли совместное решение согласиться. Я давно мечтала вернуться домой, а твой брат хочет поехать со мной. Мы знаем об этом уже несколько месяцев. Ему очень тяжело при мысли, что он оставляет тебя и Ивана в Стокгольме, поэтому мы не хотели тебе рассказывать, пока ты не встанешь на ноги. Понимаю, что для тебя все это тяжело. Вы ведь так привязаны друг к другу. И тебе через многое пришлось пройти. Мне очень жаль».

Слезы у меня потекли ручьем еще в самом начале ее речи. Они стекают по губам и подбородку, капают на майку. Я стою, положив руки на ручку коляски – словно застыв в той позе, в которой остановилась минуту назад, до того, как все это было сказано. От этой новости я лишилась дара речи. Кажется, мне удается время от времени кивать. Слушая ее слова, я слышу, что все звучит логично. Я должна их понять. Сказать, что все в порядке, я понимаю, ясное дело, что вам надо перебираться в Норрланд, как это здорово для вас. Мне следовало бы это сказать, но я не могу. Мои губы не могут вымолвить эти слова. И в мыслях, которые складываются в мозгу, нет согласия. Единственная моя мысль сводится к слову «нет». Невозможно, чтобы вы переехали так далеко. Вам нельзя переезжать. Вы не можете этого сделать. Пусть все исчезнет, пусть все сгинут, но только не мой брат. Только не он. Теперь у меня никого не осталось. Теперь я совсем одна.

Невестка обнимает меня. Мы стоим, застыв посреди пешеходного моста, и людям приходится обходить нас, чтобы пройти. Она держит меня в своих объятиях, говорит, что понимает, как мне тяжело, пытается утешить меня обещаниями, что они будут часто приезжать в гости, ведь это всего лишь час на самолете, что мы можем навещать их, когда захотим. Она уверяет, что все будет хорошо. Разница будет почти незаметна. Я по-прежнему не отвечаю. Не произношу вслух того, о чем думаю, поскольку мои мысли мрачны и не вписываются в реальность, какой она теперь будет.

Я думаю о том, что мой брат не будет присутствовать в повседневной жизни Ивана. Мой брат не будет регулярно встречаться с Иваном, пока тот будет расти. Никогда не сможет забирать его из садика, а наши еженедельные совместные ужины прекратятся. Мы будем обещать друг другу видеться часто, но так не получится. Жизнь встанет между нами. Другие планы, расходы, расстояния. В очередной раз я сочла за данность то, что у меня неожиданно отнимают. Какая же я дура, что считала это данностью. Я должна была соображать. Я полная идиотка. Идиотка, заслонившая собой проход по пешеходному мосту между Старым Городом и Шлюзом.

«Пока почти никто не знает, – говорит невестка. – Твой брат хотел, чтобы ты узнала первая. Он очень волнуется за тебя, ему важно было увидеть, что ты начала восстанавливаться. К тому моменту, когда мы переедем, пройдет уже год со дня смерти Акселя. Ты вернешься на работу, Иван пойдет в садик, и все будет гораздо лучше, чем сейчас. До нашего переезда еще далеко. Три месяца – большой срок. Все будет хорошо», – снова обещает она.

Ее обещания повисают в воздухе между нами, когда мы наконец движемся дальше. Я заставляю себя кивать, но смотреть на нее я не могу. Иду, уставившись на коляску и на затылок Ивана. Проклинаю своего брата, его трусость и предательство, проклинаю свою невестку, проклинаю Умео, проклинаю весь мир и всех людей на Земле. Проклинаю себя и свою одинокую нелепую жизнь. Иду все быстрее и быстрее. Невестке приходится почти бежать, чтобы поспевать за мной.

Мы как-то переживаем этот вечер, и я несколько раз принимаюсь плакать, но не слишком часто и недолго. Атмосфера напряженная, разговор не клеится. То, о чем я думаю, я не высказываю вслух. То, о чем мы говорим, я вообще не слушаю. Меня кидает то в злость, то в горе, то в отчаяние, то в тщетные попытки вспомнить о своей гордости. Злость по поводу того, что они предают меня, чтобы посвятить себя своей жизни и своим планам на будущее. Горе по поводу того, что я снова останусь одна. Отчаяние – потому что мне, похоже, пора запомнить раз и навсегда: те, кого я люблю, не остаются со мной. Желание вернуть себе гордость связано с тем, что мне надоело быть жертвой. Человеком, которому другие должны помогать. Благотворительным проектом.

Когда мой брат и его девушка уходят, я снова заливаюсь слезами. Звоню подруге, живущей неподалеку, в чьей гостевой комнате я не раз ночевала в последний год, и с рыданиями сообщаю ей, что произошло. «Теперь у меня никого не осталось, никого!» – произношу я между всхлипами, не задумываясь о том, что тем самым, возможно, обижаю ее. Уж она-то как никто всегда была рядом. Если она и обиделась, то никак этого не показывает. Вместо этого она предлагает мне, как уже не раз прежде в прошедший год, прийти вместе с Иваном и переночевать в их гостевой комнате. Я немедленно соглашаюсь – сегодня вечером я не в состоянии быть одна. Хватаю запасные вещи для Ивана, немного смеси, несколько подгузников. Кидаю все это в корзину коляски, и через несколько минут мы уже звоним в дверь моей подруги.

В детском садике нет стульев, рассчитанных на взрослых, так что я сижу, согнувшись, на детском стульчике из плетеного материала. Стульчик такой низенький, что мне приходится сложиться вдвое, колени упираются в стол, где моя чашка с кофе втиснулась среди разбросанных мелков и альбомов, оставшихся после утренних занятий. Я пью кофе вместе с чьим-то папой. Это третий – и последний – день адаптации, и сегодня произошло то, что я считала невозможным: Иван заснул во время тихого часа. В тесной комнатке с матрасами на полу и подушками вдоль стен, вместе с двенадцатью другими годовалыми детьми и таким же количеством родителей. Я так возбуждена, что говорю, не переставая – мне без разницы, кто сидит напротив. Даже не знаю, с папой кого из детей я сейчас откровенничаю, но это вещь второстепенная. Самое главное – Иван заснул во время тихого часа. Мой ребенок, никогда ранее не засыпавший иначе как в темной комнате и абсолютной тишине или в коляске на ходу среди монотонных звуков, заснул в комнате, полной детей и взрослых. Это невероятно, непостижимо, волшебно! Свои чувства я могу излить на всякого. Я уже послала эсэмэски бабушке и дедушке Ивана с отцовской стороны, бабушке и тете по материнской и еще нескольким подругам, чтобы сообщить величайшую новость.

Человек, составивший мне компанию, – чей-то папа моего возраста. Не знаю, видела ли я его раньше, – возможно, в первые два дня приходила мама. Во время встречи в первый день и презентации по кругу я поняла, что я в группе единственный родитель-одиночка. Возможно, мне показалось, что повисла напряженная пауза, когда я представилась как мама Ивана и поспешно закончила фразу, сказав, что папы у него нет. Может быть, мне просто почудилось, что воспитательница несколько поспешила передать слово другому родителю. Возможно, лишь в моей голове несколько родителей, склонив голову набок, начали понимающе кивать, словно желая показать, что им вовсе не кажется странным, что мы живем одни. Я нервничала, поэтому точно сказать не могу.