Юрий Тешкин - Полковник

Всесокрушающая, страшная, слепая сила — «так надо!» — высоким током отозвалась сейчас в полковнике, сидящем скорбно в кресле. Внезапное волнение охватило полковника, одышка, дрожь. И прежде всего он решил вырвать зуб, который давно уже шатался. Водки после компрессов на больное ухо оставалось еще с полбутылки, можно прополоскать и рот, и плоскозубцы. В ванной комнате перед зеркалом будет удобнее всего. Он зажег свет, наклонился, из зеркала навстречу ему выглянул чужой старик. Полковник сморщился, охваченный жалостью к постороннему старику. Эти выпирающие скулы, запавшие глазницы, клочкастая седина в неожиданных местах, худая и мягкая шея, а самое главное — рассеянность-растерянность, которую выбили, отчеканили полукружьем морщины над левым глазом. Нелепое чувство смущения охватило полковника, нелепое, ибо причиною было впечатление сырости, исходящее от лица, той первичной земляной сырости, о которой раньше думал, что она лишь красивый символ.

Прополаскивая рот, после того как вырвал зуб, он не выплюнул водку, но проглотил. Обожгло и разжало губы, он улыбнулся в зеркало уже не так страшно. И, уже совсем успокоившись, попривыкнув несколько к своему лицу, посмеивался: как это он так вначале-то сплоховал, испугался даже. Усаживаясь в кресло, чувствовал благодатное тепло, разливающееся по всему телу. Он раскрыл книгу, где многое помнил почти наизусть:

«Конечно, не всем указаниям массы мы подчинимся, ибо масса тоже поддается иногда… настроениям нисколько не передовым».

Перелистнул страницы:

«Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть нагляднее, чем я…»

И это так откровенно и бесстрашно о собственных ошибках писал сам Ленин… Тогда почему же нынешний лидер, с неземными признаками на умном печальном лице, все-таки слегка лукавит, когда говорит, что у нас в стране якобы нет никаких партийных привилегий? Ах, да не лови ты блох, полковник! — тут же перебил себя — и отдай ему должное по справедливости. Ты же сам видел своими глазами, как впервые в истории нашего века уничтожались смертоносные ракеты! И тебе ли, военному человеку, не понять величия этого момента! И опять это великое начало исходит из России! Тут гордиться надо лидером… Ну а как же тогда быть с этой неизбывной тоскою в его грустных глазах? Словно бы глаза его не летопись, а лжетопись читают и от этого так грустны. Да ведь понятно, что про все хорошее его позабудут, а все плохое на свет божий вытащат… будущие правдоискатели. Вот даже ты, полковник, не удержался — лукавством его малым попрекнул. Ах, люди, люди… возьмут и отменят историю. Как будто вправе кто-то историю отменить. Да история сама вправе вас всех отменить! Потому что сказал же кто-то умный — история пишется царями… Да не царями, конечно, а тем, что за ними стоит, — провидением, высшей мудростью… Ну а есть ли высшая мудрость за нынешним? Понимает ли он, что все преобразовательные революции, как правило, заканчивались диктатурой сильной личности: Кромвель, Наполеон, Робеспьер… Если же брать Россию, то тут еще очевиднее: Иван Грозный, Петр Великий… Ленин, Сталин… В чем смысл нынешнего лидера, а если уж по-русски, то вождя, — покажет время. Но только каждый из них входит в историю своим, вполне определенным смыслом. И теперь навеки с именем одного связана консолидация Русского государства. С другим — «окно в Европу». С третьим — Октябрьская революция. С четвертым — спасение мира от «коричневой чумы». Ну а нынешний, возможно, спасет мир от новой чумы, от какого-нибудь социального, национального, экологического или религиозного безумия… А может быть, со временем вообще придется спасать не белого медведя, а белого человека, доля которого в мировом сообществе продолжает катастрофически падать. Наверняка следующий век поставит небывалые еще проблемы, и вот их-то разрешение и будет, возможно, его личным смыслом в истории. Ну, а вся эта сегодняшняя шелуха — кооперативы, мафия, проституция, национальные брожения — все это в конце концов как-то уляжется, как и всегда было со второстепенным перед лицом главного, грядущего… Скорее всего Горбачев прав — нынешнее сближение с Америкой неизбежно. Американцы — народ ясный и верный, полковник знает их по войне. Но только кажется ему сейчас, что это объединение двух сверхдержав все-таки должно произойти на равной основе. В этот общий союз Америка должна внести свою несомненную материальную мощь. Ну а Россия, как всегда, — мощь духовную. Объединение же на любой другой основе — унизительно… Ну а насчет лукавства или ошибок — так это не страшно, главное, чтобы конечная цель была великой и достойной великой страны и великого ее народа.

Уже сейчас для многих очевидно, что вспышки национальной агрессивности или эпидемии самоубийств связаны не столько с экономическими, социальными и политическими причинами, что еще недавно считалось аксиомой, а все эти процессы напрямую связаны, как и землетрясения, кстати, и с резким усилением солнечной активности. То есть вполне возможно, что великое объединение землян, у истоков которого встал Горбачев с его идеей сближения двух сверхдержав, произойдет на основе понимания, что во многих земных бедах виноваты не только мы, человеки, но еще и силы небесные. Придется то ли бросить вызов космосу, то ли на пару с ним решать какие-то общие задачи. Так или иначе, мир вступает в новое качество. И надо быть готовым к ошибкам и неизбежным просчетам на этом небывалом пути. И побольше мужества, побольше уверенности, что тебя в конце концов поймут.

«Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей…» — перечитывает полковник строчки, которым более полувека. Важно, что в них сохранилось мужество человека, писавшего их незадолго до смерти, вера пророка, любовь к людям, и возвышение его над всеми, и единение со всеми, — все то сохранилось в этих строчках горячих, и над этим время не властно. Да-да, права Елена Николаевна — это счастье! Это просто счастье — наше великое братство неравных! Братство неравных! В этом-то весь наш смысл.

Полковник встал, открыл гардероб, стал облачаться в мундир. Все важное и наиважнейшее в его жизни можно было б вспомнить, выделить по отдельности, все это мельтешило совсем рядом, перед внутренним взором полковника, облачающегося в парадный мундир. Но все это существовало в виде отдельных частей, ветвей без дерева, без ствола… Короче, что-то такое на ум приходило…

Приходила на ум лишь какая-то избитая банальность, что-то вроде затасканных донельзя слов: свобода, равенство и братство. Но если хоть раз в жизни дать труд себе задуматься, то ведь что получится? А получится, что для русского народа всегда важна была лишь крайняя составляющая этой триады — братство. И стоит лишь это уяснить (как-то окрыленно думается полковнику), как многое, очень многое становится понятным в нашей непредсказуемой истории. И смутные века княжеской раздробленности, и загадочная, прямо-таки флегматическая многотерпность во времена татаро-монгольского ига, и довольно унизительная, с точки зрения европейца, открытость России ко всякого рода варягам, византийцам, немцам. Это ж так легко и понятно выводится сейчас для полковника, зачем-то облачающегося в парадный костюм. Это ж так понятно выводится из этого нашего русского несколько отрешенного, полумистического: «Все люди братья!»